— А вот и нет! Не веришь — спроси у моих родителей или у доктора Нильсона! Они тебе скажут! Я скоро умру. И у меня будет самый шикарный гроб. Папа так решил. Ты бы слышала, как он теперь со мной разговаривает. Придет вечером, сядет вот в это кресло, где ты сидишь, и берет меня за руку. Мне его почти не видно, только глаза. Странные какие-то. И у нас начинается беседа. Он говорит, что гроб у меня будет золоченый, изнутри атласная обивка, настоящий кукольный домик. И кукол можно будет с собой взять, он обещал.

А для моего кукольного домика он купит участок земли, и я там смогу играть без помех, вот так-то, Воображуля! Причем место будет высокое, чтобы я царила над всем миром. И вообще, и вообще, и вообще, я буду самая красивая и в куклы буду играть сколько захочу. У меня будет нарядное зеленое платье, как у тебя, и бабочка-данаида, и встретит меня не какой-нибудь там дядя Питер, а настоящий АПОСТОЛ Петр.

Кларисса сидела с каменным лицом, сгорая он нестерпимой зависти. У нее навернулись слезы, и она в нерешительности поднялась с кресла, не сводя глаз с Эгги-Лу.

Со сдавленным криком она бросилась прочь из комнаты, кубарем скатилась по лестнице, выскочила на свет весеннего дня и, заливаясь плачем, побежала по газону к себе домой.

Как только Кларисса захлопнула за собой входную дверь, ее окружили аппетитные запахи маминой кухни. Мама резала яблоки и укладывала их в подготовленную форму для шарлотки; Кларисса получила выговор за дверной грохот.

— Ну и ладно! — Дочка поерзала розовыми панталончиками по обеденной скамье. — Какая все-таки вредина Эгги-Лу!

Мама Клариссы подняла глаза.

— Вы опять за свое? Сколько раз тебе сказано…

— Она собралась умирать и теперь сидит в кровати и дразнится, дразнится. Вообще уже!

Мать выронила кухонный ножик.

— Ну-ка, ну-ка, повтори, что ты сказала, милая моя?

— Она скоро умрет и теперь надо мной издевается! Мама, ну скажи, что мне делать?

— Что тебе делать? Сейчас? Или когда? — Немое замешательство. Мать вынуждена была сесть на стул; ее пальцы судорожно теребили фартук.

— Надо ей помешать, мама! Чтобы этого не произошло!

— Это в тебе говорит доброта, Кларисса. Ты такая заботливая.

— При чем тут доброта, мама! Ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!

— Что-то я не поняла. Если ты ее ненавидишь, то почему собираешься ей помешать?

— Не помогать же ей!

— Но ведь ты сама сказала…

— Мама, ты мне только хуже делаешь! — Она горько расплакалась, кусая губы.