– Нам придется обследовать груз, – сухо ответил я. – Вероятно, от качки он разбалансировался.

Когда я проходил мимо, она схватила меня за руку.

– Так все дело в этом? Груз сдвинулся? – В ее вопросе звучало отчаяние.

Скажите же, что все это мне показалось, говорил ее взгляд. Скажите – и я поверю, пойду и немного посплю.

– Мы так думаем. – Я кивнул.

Плечи у нее опустились, и лицо расплылось в улыбке, слишком широкой, чтобы быть искренней.

– Слава богу. А то я думала, что схожу с ума.

Я похлопал ее по плечу.

– Пристегнитесь и постарайтесь заснуть, – сказал я.

Она так и поступила.

Наконец-то я что-то делал. Как помпогруз я должен был положить конец этому бреду. Поэтому принялся за работу. Расстегивал крепежные стропы, взбирался на соседние ящики, сдвигал с места верхний гроб, после чего мы его снимали, а я закреплял, потом следующий, и так снова и снова, испытывая радость от простых повторяющихся действий.

Так было, пока мы не добрались до нижнего, того, из которого шел звук, как определил Хедли. Он стоял, глядя, как я выдвигаю гроб на свободное место, чтобы можно было его обследовать. На ногах он держался твердо, но все равно было заметно, что его мутит. Среди самодовольных военных летчиков, за кружкой пива, он мог бы скрыть это, но не сейчас, не передо мной.

Я бегло осмотрел место, где до того стоял гроб, и соседние гробы, но не обнаружил никаких повреждений и дефектов.

Снова послышался звук – влажное «ч-чвак». Изнутри. Мы одновременно вздрогнули. Ледяное отвращение инженера было невозможно утаить. С трудом унимая дрожь, я сказал:

– Мы должны его открыть.

Инженер не выразил несогласия, но его тело, как и мое, двигалось медленно и неохотно. Все же он присел и, твердо положив руку на крышку гроба, отстегнул зажимы со своей стороны. Я сделал то же самое. Вспотевшие ладони скользили по холодному металлу, и стало заметно, как дрожат мои пальцы, когда я отнял их от зажимов и обхватил крышку. На миг мы с Хедли встретились взглядом, в котором сосредоточилась вся наша решимость. Вместе мы открыли гроб.

Первым мы почувствовали запах – смесь гнилых фруктов, антисептика и формальдегида, заключенных в пластик с перегноем и серой. Он ударил нам в нос и наполнил весь трюм. Верхние лампы высветили пару блестящих черных похоронных мешков, скользких от конденсата и физиологических выделений. Я знал, что это будут детские трупы, но все равно их вид ошеломил меня и причинил страшную боль. Один мешок лежал неровно, закрывая другой, и я сразу понял, что в гробу не один ребенок. Мой взгляд скользил по влажному пластику, выхватывая то контур руки, то очертания профиля. Что-то размером с младенца свернулось у нижнего края мешка, отдельно от всего остального.

В этот момент самолет дернулся, как испуганный пони, и верхний мешок соскользнул, открыв тело девочки от силы лет восьми-девяти, наполовину высунувшееся из своего мешка, свернувшееся, как человек-змея, и втиснутое в угол. На ее животе виднелись колотые раны от штыка, но он снова вспух, а скрюченные ноги и руки раздулись, как толстые древесные сучья. Слой кожи, содержащий пигмент, облез повсюду, кроме лица, которое осталось чистым и невинным, как у небесного херувима.

Именно это лицо сразило Хедли и заставило сжаться мое сердце. Нежное детское лицо.

Моя рука до боли впилась в край гроба, так что костяшки на ней побелели, но я не посмел ее убрать. Ком встал у меня в горле, и я попытался его сглотнуть.