Раххан смотрела вперёд. Хотелось взять её за руку, но я не решалась.

— Если женихи от тебя откажутся, если ты навсегда останешься в отцовском доме… — меня передёрнуло, — они… отец и брат… ты же понимаешь… они сделают твою жизнь невыносимой. Или даже…

«Я не буду об этом думать».

Пальцы смяли холщовую ткань.

— Она со мной говорила, — глухо прошептала сестра и закусила губу. Кожа на лбу собралась складками.

— Она?

— Да.

Я нахмурилась:

— Кто — она?

Раххан повела плечом:

— Не знаю. Она.

— И как она выглядела?

Сестра промолчала.

Солнце опускалось к ногам Сераписа, готовое исчезнуть за постаментом. Тени на асфальте удлинялись.

— Я её не видела, — сказала Раххан, когда я решила, что сестра не ответит.

— Она приказала тебе достать это? — я кивнула на сумку.

Раххан покачала головой:

— Нет. Ты не понимаешь.

Я и правда не понимала, но больше не приставала к сестре с расспросами: та рассказывала ровно столько, сколько считала нужным, и сейчас не была настроена на беседу.

Мы шли и шли, слишком погружённые в мысли, чтобы быть осторожными. Раххан прижимала к себе сумку бережно, даже благоговейно, словно несла младенца. Хотелось развернуть ткань и снова взглянуть на чудо, но просить об этом казалось неправильным.