По воле фюрера, считавшего себя способным к контакту и управлению потусторонними силами, предстоящая операция первоначально получила название «Волшебный огонь», но затем оно было изменено на «Северное сияние». Согласно плану операции, разработанному специалистами из ОКХ[1], предусматривалось прорвать немецкими войсками оборону Ленинградского фронта к югу от города и, соединившись с застрявшими на линии Сталина финнами, взять Ленинград в полное кольцо блокады. После чего немцы предполагали войти в город с востока, не встречая серьезного сопротивления.
Предстоящая операция была важной составляющей знаменитой директивы № 45, которая определяла всю немецкую стратегию на лето 1942 года. Сознательно отказавшись от активных действий в направлении на Москву, но дав возможность генералу Моделю проводить военные операции отвлекающего характера, Гитлер сосредоточил все свое внимание на севере и юге Восточного фронта, где германское оружие должно было одержать решающие победы.
На юге под командованием фельдмаршала фон Бока уже началось претворение в жизнь замыслов фюрера по проведению летней кампании сорок второго года, войска приступили к проведению операции «Блау», и начало этого наступления было вполне успешно. Что касалось севера, то затяжная ситуация вокруг Любанского выступа серьезно спутали карты Георгу Кюхлеру. Для отражения весеннего наступления 2-й ударной армии Советов было потрачено много сил и средств, и поэтому наступление на Петербург откладывалось на конец августа – начало сентября.
Первоначально для наступления на севере предполагалось использовать подразделения 11-й армии генерала Манштейна. Однако после неудачных действий в Крыму Кюхлер уже не мог рассчитывать на значительное пополнение своих сил.
Чтобы как-то компенсировать возникшую недостачу войск, было решено передать в распоряжение фельдмаршалу две дивизии, переброшенные из Франции и Австрии, а также все иностранные добровольческие подразделения войск СС. В их состав входили испанская «Голубая дивизия», боевые соединения СС, состоявшие из бельгийцев, голландцев, норвежцев, датчан, а также венгерская и словацкая дивизии. Все они в основном выполняли карательные функции по охране фронтового тыла от нападения партизан, но теперь наступило время пролить на фронте свою кровь ради интересов великой Германии.
В эти непростые и напряженные июльские дни обе стороны собирались нанести свой удар по противнику, чтобы окончательно разрешить проблему с Ленинградом. У каждой из них были силы и средства для реализации своих планов, но их количество не гарантировало им полный и быстрый успех. Предстояла кропотливая подготовка к схватке, в которой всё зависело от умения и храбрости солдат и их командиров, на чьи плечи, как обычно, ложился главный груз по претворению в жизнь планов верховного командования.
Глава II. Георгий Владимирович и Василий Иванович
Встречи с командующим Волховским фронтом генералом армии Мерецковым Константин Константинович ждал с определенным напряжением и опасением в душе. В некотором плане его чувства были сходны с чувствами больного, сидящего под дверью врача-стоматолога, когда ноги упрямо не хотят идти в кабинет, а голова понимает, что это нужно сделать.
В том, что Кирилл Афанасьевич встретит представителя Ставки отнюдь не с распростертыми объятиями, Рокоссовский был уверен ещё в Москве, когда садился в самолет. И дело тут было совсем не в нынешнем положении Константина Константиновича. Любой командующий фронтом видел в посланце из Москвы не столько помощника общему делу, сколько проверяющего и информатора. Недремлющее «око государево», что по своей сущности должно было обязательно найти ошибки и недочеты командования, публично указать на них и письменно доложить о них наверх, чем оправдать свое присутствие на фронте.
Перед войной восхождение по карьерной лестнице генерала Мерецкова мало чем отличалось от карьеры героя Халхин-Гола генерала Жукова. За Финскую войну, несмотря на допущенные ошибки в ходе боев, обернувшиеся серьезными людскими потерями, он получил звания Героя Советского Союза и сменил на посту начальника Генерального штаба маршала Шапошникова. При переаттестации, произошедшей в результате введения генеральских званий, Мерецков получил звание генерала армии, выше которого был только один маршал Советского Союза.
В январе сорок первого он уступил свое высокое место более хваткому и напористому Жукову, но это совершенно не означало опалу в отношении его со стороны Сталина. Мерецков не был отправлен на внутренний военный округ, как обычный «штрафник», а был оставлен в Москве. Ему было поручено составление мобилизационного плана на случай войны с Германией, воевать с которой высшее руководство стало готовиться сразу после стремительного разгрома немцами Франции.
Предвоенные аресты генералов стоили Мерецкову карьеры. Слова, сказанные им в задушевной беседе, что в случае победы немцев хуже не будет, а также многочисленные разоблачительные материалы о связи с делом Тухачевского сделали генерала гостем кабинетов следователей НКВД.
Аккуратно подшитый и подколотый материал позволял расстрелять генерала как «врага народа», но Сталин посчитал все это злостным наговором, и Кирилл Афанасьевич был отправлен на фронт. Там он кровью и потом искупил ошибки, допущенные при составлении мобилизационного плана и из-за своего длинного языка.
Неудачное проведение Любанской операции и попытки деблокировать 2-ю ударную армию были в основном на совести Мерецкова, и хотя Москва не сделала по ним серьезных оргвыводов, комфронта чувствовал себя не в своей тарелке. Он никак не мог позабыть, как в тот момент, когда наступление на Любань выдохлось, на должность командующего 2-й армии был прислан генерал-лейтенант Власов. Он отличился в битве за Москву, чувствовал поддержку Верховного и открыто говорил, что в скором времени разорвет блокаду Ленинграда и станет командующим войсками фронта.
Тогда судьба всё расставила по своим местам. Власов оказался главным козлом отпущения в провале операции, но теперь Москва присылает Мерецкову другого генерал-лейтенанта и с куда большими полномочиями. За его плечами была не только оборона Москвы, но и успешные действия по защите Керчи и Севастополя, и значит, он имеет право грозно стучать кулаком по столу, указывать генералу армии на его ошибки и по делу и без дела кивать на Ставку.
Тот же факт, что Рокоссовский, подобно Мерецкову, был гостем в кабинете следователя НКВД и был благополучно освобожден, никакой роли в отношениях между генералами не играл. Ибо почти каждый военный, прошедший подобное испытание, искренне считал, что именно с ним произошла трагическая ошибка, а все остальные были арестованы исключительно по делу.
Предчувствия не обманули Рокоссовского. При его появлении в штабе фронта он сразу ощутил напряженность, исходившую от командующего. Она проявлялась в колючем взгляде, в напряженной позе, в которой застыл Мерецков, едва он переступил порог его кабинета.
– С чем пожаловали к нам, товарищ Рокоссовский? – сдержанно поинтересовался у гостя комфронта. Обмениваясь рукопожатием с «варяжским гостем», он эффектно сверкнул созвездием своих пяти звезд в петлицах. На новеньком, с иголочки, мундире они гордо блистали по сравнению со скромными, потускневшими от походной жизни петлицами Рокоссовского. Вызванный в Москву прямо с севастопольских передовых, он не имел времени и возможности привести свою форму в товарный вид.
– Ставка прислала меня в качестве координатора подготовки и проведения операции по снятию блокады Ленинграда силами двух ваших фронтов. Москва придает предстоящему наступлению большое значение и высказывает надежду, что до наступления осенних дождей сухопутная связь с Ленинградом будет установлена.
– Если хотите, генерал-майор Стельмах немедленно введет вас в курс наших планов по освобождению Ленинграда, – важно произнес Мерецков, но гость любезно отказался от этого предложения.