– Вот именно! Но, тем не менее, Питер не становится политиком или даже президентом. А почему? – с лукавой улыбкой спрашивал Габриель. И когда это мы успели перейти от Габриеля к Питеру?

– Откуда мне знать? Может быть, он не ищет славы! – проговорила я, а Габриель лишь тяжело вздохнул, мотая головой.

– Эх, Вира, Вира! Я же сказал, что мы вампиры и нам нельзя светиться! Мы же не стареем, не изменяемся, – говорил он, а чувствовала себя идиоткой. Как я раньше не догадалась?

– Ой! Я все поняла. Публичному человеку будет очень трудно скрыться, практически невозможно, – говорила я.

– Дошло! – усмехался Габриель.

– Ну, бывает! Тормозить не запрещено! – смеялась я в ответ. Пару минут так и продолжалось, пока у меня не возник новый глупый вопрос.

– Но к тебе-то это как относится? Ты же не собирался становиться политиком? А картины писать можно под псевдонимом, этого никогда не запрещалось! – озвучила я его.

– Не запрещалось! Но любой писатель, поэт или художник, как и все люди должен умереть. Это, во-первых. Во-вторых, я не хотел писать скрыто, я хотел наслаждаться лесными высказываниями в мой адрес, открыто. Я сам хотел принимать поздравления и похвалу, что в принципе какое-то время и осуществлял. Но пришло время, когда люди начали замечать странности моей внешности, отсутствие старения. Сначала я просто хотел воспользоваться другим именем но, тем не менее, продолжать творить. А уж похвалы можно получать и через сарафанное радио. Но и здесь не все так просто, – тяжело вздыхал Габриель.

– Сильно узнаваемые картины? – предположила я. В моей памяти всплыли изумительные, практически живые образы всех членов семьи Турненов. Особенно живые глаза, которые смотрят прямо тебе в душу. Наверное, именно к глазам Габриель приложил наибольшие усилия, поскольку ни у одного из них не осталось и следа от человеческих цветных глаз.

– Да, именно! А изменить способ написание, как ты понимаешь очень и очень сложно, практически невозможно. Вот Питеру и пришлось насильно убирать меня со сцены, – отвечал Габриель.

– Звездная болезнь? – пришел мой черед посмеиваться.

– О, да! Причем во всей красе. Сколько же проблем я доставил тогда Питеру. Ему пришлось пускать слух, что я тяжело заболел, а потом, когда ко мне стали ломиться из благих побуждений, вообще уехать не только из страны, но и с континента. Около сорока лет мы жили на Аляске. Я даже со временем привык к ней. Там хорошо! – проговорил он с каким-то добрым сожалением.

– Хорошо? Да там ледник собачий! – воскликнула я. что-то наш разговор постоянно уходит в стороны.

– Ты просто еще не поняла некоторых особенностей нового организма. Вампирское тело и в пятидесяти градусную жару и в шестидесяти градусный мороз чувствует себя абсолютно одинаково. Перепады температур, давления, влажности и всего прочего нам не только не страшны, а вообще не заметны. Единственное природное ограничение для нас это прямые солнечные лучи, – объяснял Габриель.

– Я это прекрасно знаю… и помню, – сгримасничала я, вспомнив Габриеля, стоящего на поляне перед домом, освещенного солнцем. Помнится, мне тогда чуть не вывернуло!

– Ну, да! – согласился Габриель.

Все время разговора мы не спеша бежали по направлению к дому. И вдруг в мой нос попал до боли знакомый запах.

– Габриель, – резко остановившись, проговорила я.

– Что случилось? – спросил он, хотя я была на сто процентов уверенна, что он тоже почувствовал запах Эшли и Роберта.

– А никто не следовал по следу Эшли? Что-то долго их нет, тебе не кажется? – спрашивала я, параллельно очень аккуратно нащупывая их в лесу. Но в радиусе действия моей силы их, к сожалению не было. Нужно было непосредственно идти по следу, если бы мы захотели их вернуть. Но тут мне вспомнились последние слова Эшли, и желание искать ее мгновенно пропало!