Стала крошиться, а потом валиться на лагерь куда более обширная часть гребня. Ледяные полотнища, шпили, балки, кругляки, горбыли падали на лагерь, разлетаясь по нему холодной шрапнелью. Лавина сплющила иглу, стоявшее посередине былого полумесяца, опрокинула один снегоход, сместила западное иглу, ударив в его стенку так, что распахнулась дверь, та самая, из которой так до сих пор и не показался Франц. Наконец, ледяной поток рассыпался на тысячи холодных брызг, сверкнувших, как ливень искр или падающих звезд.

Ей опять было шесть лет, и она кричала, пока не перехватило горло, — и вдруг перестала понимать, Франца или же своих родителей она зовет на помощь.

А Франц тем временем выкарабкался из погибшего нейлонового шатра, как раз в тот момент, когда кругом бушевал ледяной потоп. Он стал пробиваться в ту самую сторону, куда убежала Рита. Ядра и снаряды изо льда разрывались слева и справа, но его спасали ловкость все потерявшего и потому бегущего без оглядки погорельца и быстрота, рождающаяся из ужаса. Он спешил, но держался ради собственной безопасности позади лавины.

Как только гребень тороса успокоился и перестал ронять вниз огромные глыбы, Рита не только не успокоилась, но, наоборот, вспомнив о Харри, представила его себе как наяву, затерянного где-то в жестокой черно-белой ночи, быть может, изнемогающего под гнетом ледового монолита. Ноги у нее подкосились, но не оттого, что ледник опять заходил ходуном. Сама мысль, что она может навеки потерять Харри, отнимала последние силы. Она даже и не пыталась сохранить равновесие, а просто села на лед. Ее всю трясло, и с этим ничего нельзя было поделать.

Одни только снежные хлопья были в непрерывном движении, возникая из мрака на западе и исчезая во мрак на востоке. Одно нарушало тишину: суровый голос ветра, выводившего погребальную песнь.

Харри оперся на снегоход и встал на ноги. Сердце в груди грохотало так, словно решило пробить ребра и выбраться на свободу. Он пошевелил языком, стараясь набрать хоть немного слюны, чтобы, проглотив ее, хоть как-то смочить и смягчить пересохшую глотку. Страх иссушил его, не хуже чем порыв жаркого суховея из Сахары. Когда ему все же удалось перевести дух и как-то восстановить дыхание, он первым делом прочистил защитные очки, а потом огляделся вокруг.

Пит Джонсон помогал Клоду подняться. Ноги у француза болтались как резиновые, но он явно не покалечился. А у Пита слабость в коленках бывала гостем крайне редким — он, похоже, не только казался, но и на самом деле был несокрушим. Каждая клеточка его существа, похоже, была неуязвима.

Оба снегохода выглядели целыми и невредимыми. Лучи фар уходили в далекий и широкий простор полярной ночи. Однако смотреть было почти не на что — только взбаламученное море волнующегося на ветру снега.

Надпочечники поработали на славу — адреналина в крови хватало, ощущался даже явный его избыток. Харри очень скоро опять вернулся в детство — только юнец мог так пылать возбуждением от еще недавней опасности, обернувшейся теперь весельем, пьянящей радостью: он выжил.

Но вот он вспомнил про Риту, и кровь в жилах сразу же похолодела — словно его выкинули голышом на мороз, на милость безжалостного арктического ветра. Временный лагерь они разбили на отроге ледяной гряды, в тени высокой стены изо льда, из которой вырастал гребень тороса, созданный избыточным давлением преобладающих в этих местах ветров. Вообще-то, лучшего места для лагеря и не сыскать, но это если все нормально. А если ледник хорошенько тряхнуть, что, собственно, и произошло, то барический гребень разлетится вдребезги...

Растерявшийся маленький мальчик исчез, поспешив в далекое прошлое, куда ему и полагалось удалиться, в компанию прочих воспоминаний про поля Индианы и потрепанные номера журнала «Нэшенал Джиографик», да про летние ночи, когда так здорово было вглядываться в звезды на небе и грезить о странствиях за далекие горизонты.

«Давай пошевеливайся!» — подумал он про себя, переживая прилив куда более сильного страха, чем тот испуг, который его мучил всего несколько мгновений назад. Давай собирайся, давай пошевеливайся, давай поскорее к ней.

Он поспешил к спутникам.

— Никто не ранен?

— Да попугало только слегка, — отвечал Клод. Этот человек был явно не из робкого десятка. И, как всегда, лучезарно улыбаясь, добавил: — Настоящие скачки с препятствиями!

Пит взглянул на Харри:

— А ты сам как?

— Нормально.

— У тебя кровь идет.

Харри коснулся пальцем верхней губы и, поглядев потом на перчатку, увидел на ней яркие катышки смерзшейся крови, блестевшие, как маленькие рубины.