Там, должно, удивились звонкому девичьему голосу. Но виду не подали.

– Мы гости новогородские, – долетело в ответ. – А идём из веси в хазары и у тебя, красная девица, позволения не спрашивали. Сама-то какого роду-племени?

– Мы-то все кременецкие да круглицкие, а племени словенского! – прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного дела на ней была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не прикрывал – для пущего страху. Железная рубаха облегала стройное тело и поблескивала, как чешуя. Один за другим все корабельщики побросали шесты, которыми силились сдвинуть тяжёлую лодью. И сгрудились на борту, разглядывая поляницу. Экое диво!

Тем часом выше по течению, ещё далеко, росло облако пыли от подходившего войска. Проворный гонец уже летел туда с новостями… Чурила выслушал отрока и немедля пожаловал сам.

Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть в руке конунга указала на корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в бою, и при дележе. Но Чурила заправил плётку в сапог.

– Я князь кременецкий, – коротко обратился он к старшему на лодье. И тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев. – А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?

Артельщик, молодой ещё, статный детина с ворохом русых волос, отвечал сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый в ножны клинок. Добра ли ждать от чужого князя – неведомо. Немногочисленные ватажники сжимали оружие, и только побелевшие скулы выдавали страх.

А рядом с купцом стояла молодая жена. Крепко обнимала она двоих сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского…

– В Новом Городе я не бывал, – сказал Чурила купцу. – Но Олегу я друг. И тебе помогу.

Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да что сделаешь – на конунга не обижаются. А если конунг ещё и сам первый входит в воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на шест… Молодая купчиха, которой позволили остаться на корабле, с испугом отводила от Чурилы глаза. Верно, боялась разрубленного лица. Видга косился на неё презрительно.

Песчаная отмель цепко держала корабль. Когда, освобождённый, он снова закачался над глубиной, сухой нитки ни на ком не было – ни на отроках, ни на ватажниках, ни на самом князе.

– Славен будь, Чурило Мстиславич, – выкручивая в руках мокрую шапку, сказал ему новогородец. – Беды ждал от тебя, а надо благодарить. Дозволь, княже, попотчуем, чем богаты.

Чурила усмехнулся:

– Смотри дороги к нам в Кременец не позабудь, назад когда поплывёшь… Расскажи-ка ты мне лучше, гость Третьяк Рогович, как там воевода варяжский в Белоозере живёт-может…

Язык у Третьяка оказался подвешен как надо. Без того купец не купец! Пока люди разводили костры и растягивали на солнышке мокрые порты, Чурила узнал, что ни свеи, ни даны Олега с прошлого лета не беспокоили. И лесная весь, благодарная за покой, без понуждения навезла воеводе полные ключницы дани. Но зато как раз в те дни, что провели в Белоозере новогородцы, туда пожаловала из Ладоги богатая снекка. От самого господина Рюрика… Привезла она другого Рюрикова воеводу, готландца родом. О чём они там с Олегом говорили, Третьяк, понятно, не слыхал. Только видел, что Олег с того дня стал задумчив необыкновенно…

А потом корабль подвели к берегу, и маленькие Третьяковичи, увернувшись от матери, живо скатились по сходням. Приметили поблизости Видгу и подобрались к нему, любопытные, хоронясь один от другого.

– Ты кто?

– Ты варяг?

С Видгой не всякий взрослый заговорил бы без нужды. Но когда подбежала молодая купчиха, все трое уже сидели рядком, и Видга рисовал ножом на песке, объясняя, в каком углу населённого мира стоял его прежний дом.

Женщина подхватила близнецов и потащила их прочь, по очереди награждая шлепками. Дружный рёв огласил берег, а Видга сказал ей в спину по-словенски, так, чтобы поняла: