Чаз Перроне заперся в ванной с пачкой непристойных журналов и фотографией Джои, которую забрал с алтаря церкви Святого Конана после службы. Мастурбация с обезьяним рвением была его привычным лекарством от страха, но даже фотография его юной покойной жены, блаженно помещенная среди дешевой порнухи, вызвала лишь кратковременную припухлость. Его лихорадочные страдальческие манипуляции прервал тяжелый стук в дверь.

– Где, етить его, твой пистолет? – спросил Тул.

– Я от него избавился, – солгал Чаз, поспешно натягивая боксеры.

– Пусти меня.

– Я на горшке!

– Врешь. – Тул пинком распахнул дверь и с неприкрытым отвращением уставился на фотографии, разбросанные по полу ванной. – Господь всемогущий, – сказал он.

Чаз схватил фотографию Джои и зажал ее под мышкой. Потом упал на колени и начал собирать журналы, приговаривая:

– Ты не понимаешь, у меня нервы ни к черту. Я должен сделать хоть что-то.

Тул разглядывал его, словно эксгибициониста на школьном дворе.

– Пистолет, парень.

– Я же тебе сказал. Я его выбросил, – настаивал Чаз.

– Ред грит, не валять дурака на воде.

– Я слышал.

– Ты закончил? – Тул ехидно махнул на унитаз. – Потому как пора двигать.

– Дай мне одеться. Жди меня на улице, – ответил Чаз.

Кольт тридцать восьмого калибра с воронеными накладками был спрятан на дне бельевой корзины. Чаз засунул его вместе с сотовым телефоном в карман дождевика «Патагония», застегнул карман на молнию, а плащ аккуратно скатал и отнес в «хаммер». Тул восседал за рулем, жевал кусок вяленой говядины и постукивал грязными пальцами в такт кантри.

– Что ты делаешь? – спросил Чаз.

– А как по-твойму?

– Ты не поведешь мою машину.

Ред грит, поведу. Запрыгивай, док.