Клочками тумана мелькали обрывки нехорошего сна. Кажется, снилась школа. Да, точно: только класс напоминал почему-то казематы какой-нибудь крепости, каменные стены сочились ледяной влагой, а стулья и парты были сложены из широких булыжников. С низкого земляного потолка вниз сыпались жирные белые черви. Но это точно была школа и класс, потому что за похожим на большое надгробие учительским столом восседала покойная Крупская: на ней была странная, похожая на чешую зеленая кофта, большие груди растеклись по гладкому камню, выпученные глаза неприязненно глядели на учеников. Даниил сидел впереди и не видел других, но знал, что они есть у него за спиной. Крупская спрашивала урок: кажется, задавали выучить наизусть какое-то стихотворение, и все по очереди декламировали каждый по одной строчке. Настала его очередь, и он забыл нужный ответ, стал вспоминать его, долго, мучительно, и все же ответил – да, ответил: «К сиськам твоим дружно мы припадем», вот что он сказал. И вот почему проснулся.

Его разбудил тихий звук собственного голоса, бормочущего сквозь сон.

– К сиськам твоим дружно мы припадем.

Ему стало жутко, да так, что захотелось разбудить Андрея. Все закончилось, сказал он себе. Все уже в прошлом. Мамочку перестали кормить, как и советовал Аркадий Леонидович, главным образом потому, что просто некому стало это делать. И ничего страшного не случилось: ни кошмарных снов, ни видений. Все действительно кончилось.

Тогда почему ему это снится?

Дурацкая строчка прицепилась, как навязчивая мелодия. Удивительно, но Даниил забыл ее продолжение. Там должно быть еще что-то в конце, какая-то последняя, главная фраза. Он попытался было вспомнить, но тут же перепугался и остановил себя: нет. Хватит. Хорошо бы забыть и то, что еще держалось в памяти.

Сон не шел. Даниил смотрел на мелькающие за окном тени, возникающие и тут же исчезающие снова огни, поблескивающие во тьме ленты узких речушек и лужицы болот на неуютных пустошах. Колеса продолжали отбивать монотонные ритмы: па-па-па-памм, па-па-па-памм – как неутомимые потусторонние барабаны; вагон покачивался и поскрипывал, аккомпанируя гулким ритмам вместе с тоненьким звоном стаканов, с басовитым раскатистым храпом, с дыханием локомотива, а удары колес сливались с поднимающимся навстречу подземным гулом, воем ветра, снами, мыслями и голосами людей в потерявшихся среди леса деревнях и лежащих в тени городах, и все это сливалось и складывалось в слова, повторяющиеся, как настойчивая молитва.