– Хочешь со мной поиграть?

Карина пошевелилась. Впервые она чувствовала себя здесь чужой; не на что было опереться, не за что уцепиться мыслью, очертания ускользали, будто смазанные рыбьим жиром, и только огромные выпученные глаза напротив гипнотически светились гнилой желтизной.

– Нет. Не хочу.

Мамочка издала сердитое бульканье, всколыхнувшись всей своей необъятной тушей.

– Какая упрямица! Испортила мне вчера всю забаву и сейчас спорит! На, играй, я сказала!

Она швырнула в Карину безголовую куклу в разорванном окровавленном платье. Та взлетела и тут же упала на середину ковра, наткнувшись на невидимую стену.

– Я не буду.

Пол поплыл под ногами. Ковер стал стремительно пропитываться черной влагой. С занавесок сбегали струйки воды. Рыбная вонь сделалась невыносимой.

– Ты же наша, – увещевательно произнесла Мамочка. – И сюда приходишь не в доктора поиграть и не в дочки-матери. Паренек тот, Василий, чуть не помер, ты знаешь? Давление в голове подскочило. А мужичок, которого ты вчера навестила, на работу не вышел, уехал куда подальше и запил. Про других напомнить тебе, тех, которые были раньше?

Комната покачнулась. Карина почувствовала под собой уже не пол, а вязкий, мокрый песок. По стенам пробегала крупная рябь, они стали скругляться, и сквозь голубоватый и белый цвета на глазах проступал грубый рисунок каменной крупной кладки. Лампы исчезли. Вместо высокого потолка над головой сгущалась непроницаемая чернота. Карина собрала весь остаток сил, пытаясь удержаться на месте, вернуться к себе в игровую, но что-то темное тянуло ее на дно каменной ямы.

– Не надо, не надо сопротивляться, – шептала Мамочка. – Признайся, тебе нравится с нами играть и всегда нравилось. Мне об этом твои подружки рассказывали, а знаешь, кто еще? Трое мертвых и шестеро спятивших: кто-то из них у меня, кого-то я навещаю, и все они вспоминают, как ты со своими «друзьями» являлась к ним среди ночи.

Песчаное дно уходило все глубже; окна и двери исчезли, и каменные круглые стены колодца тянулись вверх и вверх, уходя в холодные бездны, лишенные жизни и звезд. Карина отчаянно старалась схватиться за что-то, чтобы замедлить стремительное падение в эту чудовищную нору, но ничего не находила, все было холодно, пусто и мертво: детство, страх, жуткий смех, одиночество, слезы, приют, издевательства, затравленный взгляд, насилие – снова и снова, ярость, месть, темнота, снова одна, дьявольские ритуалы, младенец орет под ножом, горит синим пламенем клеймо на бедре, дым и копоть забили легкие, бегство и вновь одиночество, извилистые черные тени…

Яма стремительно наполнялась сломанными игрушками, покрытыми черным илом: растерзанные куклы, обгоревшие солдатики, выпотрошенные тряпичные звери, превратившиеся в грязные мокрые тряпки, гвозди забиты в пластиковые черепа, глаза выпали, одежда растерзана – они поднимались валом, дойдя до пояса, до груди, до самого горла, а стены капища уже не уползали – уносились во тьму.

– Ты наша, ты наша… поиграй с нами, ну, поиграй…

Она ударила руками, схватилась за изуродованные пластмассовые тела и уже чуть не крикнула: «Хватит! Согласна, согласна!», как в этот миг что-то мелькнуло на периферии мысленного взгляда белым и розовым, теплым: седые кудряшки, шейный платочек, мягкий свет желтоватой лампы – Леокадия Адольфовна посмотрела ей прямо в глаза строгим взглядом и спросила:

– Ты любишь его?

– Да, – прошептала Карина.

– Так за чем же дело стало?

Мир перевернулся, исчез и через мгновение появился снова. Карина качнулась вперед, чуть не врезавшись лбом в лежащие на ковре палочки и камешки, и с трудом выпрямилась. С одежды стекали густые комья холодной слизи и скатывались черные черви – они падали на пол и исчезали, корчась и испуская легкий дымок. Мамочка задрожала всем своим исполинским телом, а потом разлепила толстые губы. Меж острых клыков круглого рта полетели зловонные брызги.

– Я не буду с тобой играть, – сказала Карина. – И я не твоя. Убирайся отсюда, да поживее.