Эрна стояла, радуясь, что поблизости нет никого и она может держать ворот раскрытым, давая коже дышать. И вдруг море дрогнуло. Невыносимая тишина прорвалась дальним шумом. Он приближался с яростной быстротой, гася на пути все огни звезд. Шквалистый ветер внезапно толкнул Эрну в грудь, обдав лицо брызгами. Девушка ухватилась обеими руками за край фальшборта, но продолжала упрямо стоять, вздрагивая всем телом от чувственного удовольствия при каждом свежем порыве. Небо снижалось, падая на пустыню воды крутой пылающей тучей…

Тайфун дохнул с новой силой. На хрупкое водяное стекло обрушилась глыба ветра. Тучи кипели громовыми вспышками молний. Волны рвали стальную обшивку, бросая корабль с борта на борт…

Стоять стало трудно. Эрна низко пригнулась и бросилась назад в кубрик. Мимо нее пробежали к трюму трое матросов, кончавших найтовку. В ту же минуту над кораблем вырос отвесный трясучий хребет воды и рухнул мягким обвалом на палубу. Эрна схватилась за медный поручень лестницы и быстро сбежала в кубрик.

В кубрике посвежело. Вспомнив, что скоро идти на работу, Эрна легла на койку и, отогнав усилием воли все мысли, крепко заснула. Но спать пришлось мало: склянки пробили полночь, надо было идти в кочегарку.

Третья вахта пришлась в самый шторм. Стальные листы корабельной обшивки трещали. Море хлестало в трюм, перегрызало, как нитки, тросы, рвало брезент, смывая с найтов предмет за предметом. В кубриках и офицерских каютах уже плескалась вода, долетая брызгами через люки в котельную.

Кочегары и угольщики работали с проворством машин, прыгая, падая и поднимаясь, как на пружинах. Бертье, не оглядываясь на манометр, расставив упрямо ноги, швырял в топку уголь и в следующий миг скользил по настилке к противоположному борту. Устояв на ногах, он ловким движением захватывал новое топливо, целился в топку и, брошенный резким креном, летел вместе с полной лопатой угля по всей площадке котельной. Инжектор работал с перебоями. Слитки угля, выгребаемые вместе с золою из поддувал, катались по всей настилке. Толстые рукавицы и башмаки кочегаров наполовину сгорели, тело от частых падений покрылось пятнистыми язвами, но люди продолжали работать упорно и злобно, зная, что от усилий их воли и мышц зависит исход борьбы.

Эрну ее друзья нарочно оставили работать в прохладной угольной яме, не допуская в котельную, в своем чаде и пламени похожую на преисподнюю. Вагонетки из угольной ямы к котлам подвозили по одним рельсам Шорти и Наль, по другим — Вайз и Падди. Они же выгребали из поддувал и заливали золу и шлаки водой. При каждом наклоне судна у Наля подкатывался к горлу противный тягучий комок тошноты. Хотелось бросить гребок и бежать на воздух, на палубу, или упасть в шахте на кучу угля и так пролежать всю вахту. Но мысль о сестре и товарищах, перегруженных работой и тоже наполовину больных, заставляла сводить туго челюсти, выпрямлять спину и, наполняя ведра водой, плескать на белые шлаки, плевавшие в ответ паром и искрами.

Позыв к тошноте заставлял ждать рвоты, как облегчения, но ее не было, и только геркулеса-негра рвало при каждом особенно сильном крене.

— Водой заливают, а не блевотиной! — кричал Ярцев с руганью.

Наль и негр, забыв тошноту, кидались с полными ведрами за ускользающим шлаком, разом плескали, отпрыгивали от обжигающих клубов пара назад, стремительно гребли мусор к инжектору и там дробили крупные слитки лопатами и ломами.

Эрну спасала прохлада угольной шахты, но бешеная морская качка обессиливала тело настолько, что каждое даже легкое усилие доставляло страдание. В голове лихорадочно возникали мысли о тех несчастных, которым приходилось мучиться в этом аду чуть не всю жизнь. Только теперь начала она понимать, что значит классовая ненависть и почему эта ненависть возникает у сотен тысяч и миллионов людей по отношению к кучке эксплуататоров. И то, в чем не мог убедить ее Наль, с его марксизмом, что _ всегда ей казалось в какой-то степени односторонним и узким, теперь вдруг стало понятным и верным, как сама жизнь…

Тайфун свирепствовал. В котельной внезапно случилось самое страшное: вода из инжектора, вместо того чтобы смыть шлаки в море, хлынула неудержимым потоком внутрь корабля.

— Ко мне; ребята! Нажмем!.. Инжектор испортился!

Шорти и Наль бросились к Ярцеву помочь ему завинтить крышку, но буйный напор воды неудержимо рвал ее кверху; винт заедало, вода врывалась рекой.

Ярцев побежал за механиком, и через несколько минут вся нижняя команда, все смены работали в кочегарке, пытаясь предотвратить взрыв котлов.

Налю и Шорти удалось прижать крышку и закрепить винт инжектора, но в этот момент сверху, через световой люк, перекатился гигантский вал, обрушив массу воды на головы моряков.

— Конец, парни! Молитесь скорее богу. Один он спасет, — пробился сквозь шум и ругательства неузнаваемо хриплый голос баварца.

— Сто тысяч жаб тебе в глотку… и с твоим богом! — неистово проревел в ответ Ким, шлепая по воде к потухающей левой топке.

Механик Торгут и слесарь Кабо наскоро отремонтировали заброшенные ручные помпы и поставили к ним людей. Вода начала сбывать, но манометр катастрофически падал. Моряки продолжали метаться из трюма в трюм — усталые, мокрые, испятнанные ожогами и кровоподтеками и злые, как волки…

Тайфун бушевал двенадцать часов и прекратился так же внезапно, как и начался. Судно все еще грузно ложилось с борта на борт, но шум урагана вдруг стих, и люди сразу обмякли. Потный и грязный Ярцев подошел к младшему механику с ключом от инжектора и, кивнув на медную крышку, сказал деловито: