Какие «Америки» я открыл и еще буду открывать? Никаких. Моя задача, по сути дела, сводится к тому, чтобы говорить вслух о том, что каждый знает «про себя».
Теперь о мастерстве. Наша профессия, вторая из древнейших, до сих пор, к сожалению, не имеет стройной и всеми признанной теории. Мы и сегодня еще плохо знаем, что такое журналистика. Подобно науке и искусству — форма общественного сознания и средство изменения жизни? Подобно литературе, живописи, музыке, архитектуре, театру и кино — род искусства? Или входит в литературу как понятие видовое, подобно поэзии, драматургии, прозе и художественному переводу? Или, наконец, еще у́же — жанр прозы, стоящий в одном ряду с романом, повестью, рассказом, и этот ряд можно продолжить очерком, фельетоном, памфлетом, статьей, репортажем, эссе? С чем мы соседствуем, из чего выделяемся, к чему прикреплены, от чего зависимы, во что вливаемся, из чего выливаемся? — неизвестно. Работы многих авторитетных ученых, посвященные теории публицистики и очерка, при всей их значительности и глубине содержат взаимные противоречия и не дают, увы, полного ответа на поставленные вопросы.
Но не только в этом наша беда, а еще в том, что мы лишены практических основ журналистики, того, что называют «школами». Мы не можем, как вокалисты, похвастать наличием у нас «миланской» или «свердловской» оперной школы, «классическим» или «современным» направлением. У нас все едино, все в куче, все слеплено. Методология работы отдельных ярких индивидуальностей пока еще основательно не изучена, не осмыслена, не обобщена. Мы, рядовые газетчики, плохо знаем наследство, оставленное «звездами первой величины», и слабо пользуемся секретами их мастерства. Видя результат усилий классиков журналистики, мы совершенно не представляем себе, к а к они шли к результату. Отрывочные данные, робкие и не всегда профессионально объективные воспоминания очевидцев, легенды, байки, анекдоты — это все, что сохранилось от социального и художественного опыта таких замечательных мастеров, как Овечкин, Горбатов, Зорич, Дорошевич, Агапов, Кольцов. Они работали, можно сказать, в наше время, что же говорить тогда о Куприне, Успенском, Гончарове, Бунине, Короленко и других «отцах жанра», чей творческий метод, боюсь, безвозвратно утерян, как секрет фресковой живописи Леонардо да Винчи.
Что остается делать нам, сегодня действующим журналистам? Так и не вылезать из своего вечно младенческого состояния? Увы, мы и в самом деле, начиная с нуля, каждый раз изобретаем собственные велосипеды или обрекаем себя на слепое эпигонство.
Быть может, я излишне драматизирую положение? Но разве вас не потрясают элементы кустарщины в таком важном деле, как вузовская подготовка журналистских кадров? Практическая журналистика, такой предмет, как мастерство, или отсутствует в курсе преподавания, или дается студентам на весьма примитивном уровне. А если учесть, что пополнение приходит в журналистику в большинстве своем «со стороны», позвольте спросить: какую профессиональную подготовку получают в газете бывшие инженеры, юристы, врачи и педагоги? Да никакую! — говорю это категорически и с полной ответственностью. Их учит собственная газетная практика, и учит медленно, трудно, затягивая процесс созревания.
Ну, а столпы современной журналистики, умудренные опытом и «все познавшие»? Они стоят перед молодыми газетчиками статуями на постаментах — молчаливые и недоступные. Как рождаются их замыслы, где они «берут» темы, каким образом собирают материал, как беседуют с героями очерков, думают ли о сюжете и композиции, как пишут и как сокращают написанное в газетной полосе — короче говоря, какова технология их творчества? Все это для нас тайна за семью печатями. И не потому тайна, что они злоумышленно скрывают секреты мастерства, а потому, что даже им некогда «остановиться и оглянуться» из-за высочайшего темпа газетной жизни, из-за вечной текучки, которая «заедает». Они ведь и сами ни у кого не учились — за редким, быть может, исключением, меж тем отсутствие учителей, как известно, наказывается отсутствием учеников.
Десятки центральных, сотни республиканских и областных, тысячи районных газет — это же огромная армия творческих работников, вынужденных стоять на довольствии у самих себя! Ладно, утраченное не восстановишь, но не пора ли подумать о будущем, о смене, идущей вслед за нами? Неужто не способны мы, более или менее «старые» журналисты, дать молодым полезные советы? Неужто и сами созрели до такой степени, что уже не верим в возможность взаимного обогащения?
Хватит журналистике развиваться, как трава растет. Если мы действительно имеем что сказать, если мы не утратили способность говорить и воспринимать услышанное, нам следует обменяться опытом, сделать это публично и оставить вещественные следы обмена. Начало, кстати, уже положено: вышли в свет «Заметки писателя о современном очерке» В. Канторовича, «Рождение темы» Е. Рябчикова, «Как я работал над «Неделей» Ю. Либединского, «Двадцать пять интервью» Г. Сагала, напечатаны интересные статьи о мастерстве публицистов в «Литературной газете» и «Журналисте» и т. д.
К этой же серии можно условно отнести и размышления о журналистском мастерстве, которые я рискую вам предложить. Минимум теории, максимум практики — таково, по крайней мере, намерение автора. И никаких претензий на обязательность применения описываемых методов, на непорочность суждений. Задача куда скромнее — разбудить интерес у начинающих журналистов к серьезному отношению к технике работы. Кроме того, если удастся, я не прочь разозлить коллег, в том числе корифеев пера, вдохновив их тем самым на продолжение разговора.
И еще одна оговорка. Речь в этой публикации коснется технологии работы, характерной главным образом для очеркистов и публицистов, хотя я не скрываю надежды на то, что некоторые положения, мною высказанные, примут на свой счет и представители других газетных жанров. Тем не менее оговорку эту следует полагать существенной. Дело в том, что по сравнению с репортажем, зарисовкой, интервью, статьей, информацией и даже фельетоном очерк занимает в газете особое место, а очеркисты — несколько привилегированное: им и командировку дают не на один день, и времени на «отписку» побольше, и с размерами на полосе не очень скупятся. Объясняется ли это тем, что очерк считают в газете более важным жанром, чем, положим, репортаж? Нет, я так не думаю. Более того, знаю, что «хлебом журналистики» является информация, без которой ни одна современная газета не обходится, а очерк — это, скорее, деликатес. Однако трудностей со сбором материала для очерка, как и с его написанием, все же побольше, чем с любым другим жанром. Кроме того, не зря газетная практика выдвигает в очеркисты людей, предварительно прошедших богатую школу репортажа и сбора информации. И так складывается жизнь журналиста, что «право на очерк» он как бы зарабатывает долгим и самоотверженным трудом на других газетных направлениях. Так или иначе, говоря главным образом о технологии работы над очерком, я ни в коей мере не желаю принижать значение прочих газетных жанров, тем более что все они имеют свои вершины мастерства и своих замечательных исполнителей.
Заранее прошу простить меня за тональность. Конечно, я приложу максимум усилий, чтобы избежать нравоучительства. Но дело это, к сожалению, неимоверно трудное, поскольку, «взяв слово», я как бы оказываюсь на трибуне, которая весьма располагает к менторскому тону.
Не обессудьте.
И последнее. Как справедливо замечено кем-то из публицистов, если уж делиться опытом, то лучше всего собственным.
ДЕЛО, КОТОРЫМ МЫ ЗАНИМАЕМСЯ
Стертые границы жанра. В «Кратком словаре литературоведческих терминов» Л. Тимофеева и А. Венгерова сказано: «Очерк отличается от романа, повести и рассказа тем, что в нем точно отражается событие, изменить которое автор не вправе, прибегая к вымыслу».
Критерий, таким образом, вроде бы найден: есть вымысел — нет документалистики, нет вымысла — она! И не будем придираться к формулировке, содержащейся в словаре, на то он и «краткий». Замечу только, что к вымыслу и домыслу мы еще вернемся и, надеюсь, увидим, что кроме беллетристов к ним прибегают самые «отпетые» документалисты, однако это обстоятельство ничуть не портит чистоты документального жанра. Почему не портит? Потому, наверное, что важен результат, достигаемый автором произведения, а не средства, с помощью которых результат достигается.
Многие перья были поломаны в ожесточенных дебатах, посвященных этому вопросу. Сошлюсь на три мнения, весьма характерных. Ефим Дорош делил всю литературу на «художественную» и «деловую», относя к последней дневники, воспоминания, научно-популярную литературу и еще, как он писал, «информационную журналистику». И. Андроников применил термин «жанр научного поиска», полагая, что сам работает в этом жанре («Загадка Н. Ф. И.», «Портрет») и кроме него А. Ферсман и И. Крачковский («Занимательная минералогия», «Воспоминания о камне»). Лично мне импонирует третье мнение, однажды высказанное в ходе дискуссии о месте и значении документалистики одним известным писателем: художественно-документального жанра вообще не существует, как не существует жанра художественно-вымышленного, а есть жанр талантливый и жанр бездарный! В конце концов, все жанры хороши, кроме одного: скучного!
«…Так как я не красноречив и даже не великий писатель, то, не рассчитывая на свой стиль, стараюсь собрать для своих книг ф а к т ы». Стендаль, которому принадлежат эти слова, в силу своего истинного величия мог позволить себе подобное кокетство. Мы не можем. Нам следует точно знать наше место в литературе, чтобы работать на уровне предъявляемых к журналистике требований и не искать снисхождения читателей по части художественной. Тем более что за последние десятилетия что-то решительно изменилось в мире, и документалистика, обретя невиданную популярность, стала успешно конкурировать с беллетристикой. Явление это феноменальное, — впрочем, ему есть, наверное, объяснение, — и не учитывать его нельзя.
Что сегодня читают и смотрят в мире? «Закон Паркинсона» и публицистику У. Тойфлера. «Аэропорт» и «Отель» А. Хейли. «Дневные звезды» О. Берггольц, «Ледовую книгу» Ю. Смуула. Мемуары У. Черчилля и Г. Жукова. «Ярче тысячи солнц» Г. Юнга. «Путешествие на «Кон-Тики» Т. Хейердала, «Обыкновенное убийство» А. Капоте, «Брестскую крепость» С. Смирнова, Дневник А. Франк, «Солдатские мемуары», «Живые и павшие» в Театре на Таганке, «Обыкновенный фашизм» М. Ромма — список можно продолжить. Кино, театр, телевидение «ударились» в документалистику. Изобретен метод «скрытой камеры», который называют еще «подглядыванием в замочную скважину», что более характерно для натурализма, нежели для реализма, но это тот самый нормальный перегиб, свидетельствующий о том, что процесс идет, явление имеет место: документалистика наступает по всей линии фронта! Художники куда чаще, чем прежде, предпочитают «Девочке с персиками» героиню труда в персиковом саду. Композиторы пишут документальные оперы, в которых поют ученые с именами и члены правительства. На сцене МХАТа горят мартены, еще чуть-чуть, и актеры, играющие в «Сталеварах», будут выдавать готовую продукцию. И прозаики, прекрасно чувствуя новые веяния, стали рядить добрую старую беллетристику в документальную тогу, ища более надежный и короткий путь к читателю. В. Богомолов снабжает повесть «В августе сорок четвертого…» вымышленными документами, сделанными «под» реальные, Е. Евтушенко пишет «Братскую ГЭС», а потом «Маму и нейтронную бомбу», В. Солоухин — «Владимирские проселки», А. Вознесенский предваряет стихи документальными прозаическими вступлениями и комментариями, приближая поэзию к «факту».
Чем вызвана документализация литературы и искусства? Трудно назвать все причины, но кое-какие позволю себе отметить.