— Ну как же, — слегка разминая сигарету, продолжала Наталия Сергеевна, — девушка, по-моему, тут разъяснения не нужны, а вы — тот спелый виноград, который она собирает.

— То есть вы хотите сказать, что она соберет, а потом съест и только косточки выплюнет?!

— Э, нет! Не с той стороны взглянули. Она собирает, чтобы насладиться им. И ему, смею предположить, приятно будет растечься соком между ее белых зубов. Ведь, так или иначе, он налился и ему либо лопнуть, либо скиснуть. А так — удовольствие обоим: ей съесть, ему разлиться живительной влагой. К тому же тот виноград, что у Брюллова, он без косточек, — заметила Наталия Сергеевна, затушив окурок и собрав бумаги. — Если что, я у себя, — обернувшись в дверях, напомнила она.

«Умная женщина, — в который раз отметил Пшеничный. — Не дай бог такую жену иметь!»

Отрешившись в приятной истоме, он еще некоторое время сидел за столом. Затем поднялся и прошел в ванную комнату. Включил яркий свет и придирчиво глянул на себя в зеркало: не скис ли еще? Нет! Лицо («Вот же подметила, бестия бухгалтерская, лицо ну точно налитая лоснящаяся виноградина!»). Станислав Михайлович провел рукой по щекам: гладкие, точно отполированные, расчесал усы, вспрыснул мощную шею туалетной водой, гордо вскинул голову и подмигнул своему отражению.

Вернулся в кабинет, надел плащ, и уже у двери его застиг телефонный звонок. «Я уже ушел или еще нет?! — Постоял секунду в нерешительности, подошел к столу. — Оказывается, нет!» Поднял трубку и сразу чуть отстранил ее от уха — такой сильный, переливающийся звонкой радостью голос обрушился на него:

— Папа! Папочка!.. Ну ты!.. Я проснулась утром, а мама мне говорит, что был от тебя посыльный с подарками!.. И!.. — заверещало в трубке. — Я бегом в залу, а там!.. Пап!.. Ну это по-суперкоролевски!.. Это здорово!.. Даже мама, ты же знаешь это ее наджизненное парение, и то не выдержала и сказала, что ты просто Крез!.. Пап, ну это все — «восторг и песнопение», все твои подарки!.. Полушубок — душка, нижнее белье — отпад в шикарную жизнь, платье — полет на Марс…

Пшеничный довольно ухмылялся. Вообще-то дочь в него, а от матери только эти неумеренные восторги, когда та была в ее возрасте. Вот точно так же она говорила о своей возлюбленной поэзии. Вздыхала по Блоку, словно по покинувшему ее любовнику, и вздрагивала, заметив чей-то похожий на него силуэт, будто он наяву мог выйти ей навстречу из переулка.

— Я рад, Миленка, что тебе понравилось. С днем рождения, дочка! Надеюсь, не подведешь фамилию Пшеничных. Будешь крепким и прозорливым финансистом. Кстати, как у тебя дела в академии?

— Все отлично, папа. Ты же знаешь, я в тебя, если взялась за дело, то добью его до конца.

Пшеничный рассмеялся:

— Раньше говорили: «Доведу до конца».

— Доводить можно, но это длительный процесс, лучше добить!

— Ну тогда добивай науку и ко мне на работу. А сейчас, прости, спешу.

— Папка, я тебя целую тысячу раз! А ты ко мне заедешь? Ну хотя бы на свечи дунуть, а? Мы отмечаем в «Марионе». Приезжай, а?

— Ладно! Как же не дунуть?! — с приятным чувством тепла у сердца ответил Пшеничный.

— Ура! — прокричала Милена и чмокнула в трубку.

Выйдя из машины у салона «Интальо», Станислав Михайлович полной грудью вдохнул обновленный весной воздух и вошел в вестибюль. Охранник вызвал лифт.

Первой, с кем Пшеничный столкнулся в дверях, была дама менеджер.

— Да-да, — в ответ на ее вопросы произнес Пшеничный, — дочери все понравилось и подошло. Но я, собственно, к вам не за покупками, впрочем, может, что и куплю. Я хотел бы видеть Лилию, она здесь?