Он подбоченился, отставил в сторону пепельницу, задев пустой бокал. Раздался тихий звон.

- Гучков почувствовал, что сможет добиться большего, если пойдёт на договор с общественностью, то есть её "представителями": Милюковым, Львовым, Мануйловым. С Некрасовым и Коноваловым он был знаком, очень хорошо знаком. Ну да простите, это я забегаю вперёд.

Ивушка преобразился: исчезли одесские приговорки, и он говорил теперь на чистейшем русском языке. В глазах его замелькали искорки, но лицо было необычайно серьёзно и задумчиво. Манасевич почувствовал, что настало время настоящей работы, и он был к ней готов. Тем более хитрец увидел в Гучкове "родственную" - такую же авантюристичную - натуру.

- Гучков знакомится с Петром Столыпином через его брата, одного из основателей октябристской партии, и получает предложение занять пост министра промышленности. Перед его носом снова машут билетом наверх, во власть. Между тем Гучков требует ввода в правительство большего числа людей со стороны- то есть из общественности. Той самой общественности, о слабости которой он постоянно говорил. И при этом он просит объявить программу правительства, обозначить курс, по которому оно должно идти. Даже было достигнуто соглашение о вхождении Кони в качестве министра юстиции. И снова она встречается с Николаем Александровичем. Между тем Гучков всё-таки отказался идти в министры, ссылаясь на то, что у Николая нет понимания ситуации.

- То есть он, на основе субъективной оценки, расхотел принимать участие в правительственной работе, которую порой называл неудовлетворительной. Запомните это. Это хорошо характеризует "наш объект", - подал голос Спиридович. - Черта эта ему свойственна, очень и очень свойственна: лишь только возникает ощущение "непонимания ситуации" у кого-то из окружения - он рвёт с ним, устраивает скандалы, отказывается от дальнейших шагов.

- Возможно. Его избирают членом Государственного совета, но вскоре он отказывается от этого поста. Ему хочется большего, ему некуда деть свою энергию. В третьей Думе Гучков оказывается на высоте: у октябристов сто семьдесят мест, немногим больше трети. Они блокируются с правыми, с группой Балашова, самой верной опорой Столыпина. Это и будет тот "премьерский блок", о котором будут кричать кадеты. Здесь он выступил против участия великих князей в деле управления военным и морским ведомством, что, естественно, настроило против него определённые круги. При этом Гучков предложил всем великим князьям уйти добровольно, чтобы "пожертвовать маленькими своими интересами, самолюбованием, самолюбием и славолюбием" ради военной мощи.

- При этом ни Гучков, ни кто-либо ещё из его сторонников и соратников во время войны такого шага не сделал, не захотел делом поддержать страну вместо того, чтобы словесный поток ругани выливать на правительство…

Это был "больной" вопрос для Спиридовича: лидер октбристов очень много и охотно выливал грязь на него.

- При этом Николай Александрович негодовал: Гучков мог лично высказать ему всё "наболевшее" по этому вопросу, а не подрывать основы власти речами. Сам царь хотел устранить великих князей из военного ведомства, но теперь сделать этого не мог: вышло бы впечатление, что власть с лёгкостью идёт на уступки любому шантажу и боится всяких угроз.

- При этом Гучков в думской комиссии государственной обороны провернул очень интересную комбинацию, - а вот это уже сказал Курлов. - Смотрите. Он частным характером общается с военным министром, генералитетом, офицерством. Затем выходит с законодательной инициативой по этим вопросам. Военный министр этого не мог: мешало министерство финансов. Коковцов на каждом заседании Совета министров, где поднимался вопрос о новых ассигнованиях на армию и флот, становился сам не свой. Он любил говорить, что "по одёжке протягивай ножки" - экономь на всём, на чём можно. Я не раз был свидетелем тому, когда был товарищем Петра Аркадьевича Столыпина. Получалось, что Дума заботится об офицерстве, а правительство - нет.

- А отсюда такая популярность октябристов и лично Гучкова в военных кругах, - кивнул Манасевич.

- Однако это была лишь видимость. На самом деле приемлемого финансирования военной программы добиться так и не удалось. Сухомлинов пытался выбить у Коковцова около семисот миллионов на них, но получал лишь ежегодные ассигнования, выделявшиеся ближе к окончанию финансового года. Естественно, значительную часть кредитов использовать не удавалось, наставало первое число нового года, средства на счетах замораживались, остатки переходили в закрома казначейства. Затем приходилось вновь выслушивать крики нашего дорого министра финансов, а затем - председателя Совета, о том, как военные объедают империю. Однажды он вообще выдал следующую сентенцию: кредиты будут выделены только во время войны. На это ему было замечено, что золотые рубли в таком случае придётся тратить на контрибуцию немцам. К счастью, это закончилось вместе с приходом Барка…К сожалению, уже было поздно. Однако вернёмся к нашему дорогому Александру Ивановичу. Он пробивает через Думу бюджет, при котором две трети средств на закупку вооружения и переоснащение военной промышленности будет выделено частным предприятиям, и только треть - казённым. Из-за этого, уже в начале войны, придётся огромные средства тратить на заказы частникам, с их наценками в двадцать процентов, срывали поставки, а иногда попросту не выполняли обязательства, постоянно требуя аванс и отсрочку исполнения договора. Гучков как будто бы сделал всё, от него зависящее, чтобы во время войны обвинить правительство в неспособности обеспечить армию необходимым обмундированием и вооружением. Примерно тогда же, в девятом-десятом годах, было положено начало более тесному сотрудничеству Гучкова с генералитетом. В Генеральном штабе образовали комиссию по изучению опыта русско-японской войны под началом Василия Иосифовича Гурко. Между октябристами и офицерами комиссии достигнуто было соглашение о "беседах" по тем или иным вопросам. Пять-шесть человек от думцев и столько же - от офицеров - принимало участие на таких заседаниях.

Спиридович, порывшись в бумагах, достал несколько десятков листов, испещрённых убористым почерком.

- Это донесения агентуры о тех самых собраниях.

- И получалось, что на обсуждении законопроектов октябристы были прекрасно осведомлены о всех тонкостях этих вопросов. Снова - рост популярности… - сказал Манасевич.

- Именно, - Бобрев сам только что об этом догадался.

Вот, оказывается, насколько полезным было обсуждение…

- И при этом Гучков стал виновником ухода Редигера с поста военного министра, - внезапно заметил Курлов. - Помните его речь о том, что командующие округами ни к чёрту не годились? Он только Иванова особо выделил…Остальных освистал. Я был на том заседании: на Редигера было тогда больно смотреть.

Павел Григорьевич сложил руки лодочкой, углубившись в воспоминания. Не меньше минуты царило молчание. Затем Курлов откинул голову, будто бы вглядываясь в прошлое, и продолжил:

- Он тогда вскочил с места, подтвердив слова Гучкова о плохой подготовке к войне, о том, что приходилось выбирать из того, что было. Я сам служил, знаю, что в офицеры мало кто шёл: дворяне обеднели, еле сводили концы с концами, интеллигенция не хотела воевать.