— Я клянусь тебе, Холли, что в тот момент, когда Лэймар собирался меня прикончить, я думал о том, что у нас с тобой что-то не ладно в отношениях. Ну, понимаешь, мы не можем появляться на людях, мы не можем пойти в ресторан, поехать на барбекю. Ну, в общем, мы не пара. Это последнее, о чем я подумал, пока не отключился.

Было ли это правдой? Сейчас он был уверен, что да. Но не совсем. На самом деле он не помнил, о чем думал в тот момент.

— Черт возьми, Бад, ты меня убиваешь.

— Это моя работа.

— Ты знаешь, недалеко отсюда есть мотель «До — си — до». Давай снимем там комнату и отпразднуем твое выздоровление.

Бад посмотрел на часы. В госпитале ему надо было быть в три. Сейчас около двух. В госпиталь он не успеет. Но какого черта, в конце концов. Ведь это всего-навсего госпиталь.

Они по-разному относились к наготе. Это вообще характерно для взаимоотношений мужчины и женщины или относилось только н взаимоотношениям Холли и Бада? Она не замечала наготы. Ей нравилось быть голой, и она, сняв одежду, вела себя совершенно естественно. Другое дело Бад. Он ненавидел свое обнаженное состояние, быть голым для него значило быть беззащитным и уязвимым. Он был толст и тучен и полагал, что нагота выставляет его в идиотском свете, обнажая всю его неприглядность. После того как проходил любовный экстаз, он спешил завернуться в простыню. Он всегда втайне радовался, когда им приходилось после этого сразу одеваться; но он также знал, что для Холли эти минуты после близости были едва ли не важнее, чем сама близость, это были моменты познания сущности их отношений, и он не мог отказать ей в этом познании.

— Черт тебя возьми, Бад, Лэймар всыпал в тебя фунт свинца, но ты не перестал от этого быть мужчиной. В тебе осталось кое-что и для меня, и не так уж мало.

Она что, действительно считает его хорошим любовником? В начале их отношений в него и правда какой-то бес вселился. Он удовлетворял ее по нескольку раз в течение вечера. Было удивительное ощущение свободы и новой неизведанной жизни. Но все это осталось в далеком прошлом. Машина поизносилась. Теперь ему хватало одного раза, а прежний пыл исчез. Он понимал, что ее согревает воспоминание о тех первых сумасшедших неделях — она видела в нем то, что хотела видеть. Пылкого любовника и рыцаря без страха и упрека. Но он знал, что никогда уже не будет прежним, во всяком случае, с ней. Это наполняло его грустью. Но у него не хватало духу признаться в этом ни ей, ни себе.

— Может, вместо свинца он стрелял в тебя любовным напитком?

Он рассмеялся. Она могла вести себя, как девчонка-несмышленыш. Он посмотрел на ее груди, они были маленькими, но такими прекрасными, он любил держать их в ладонях, поглаживать их, чувствуя их вес и тяжесть. Он обожал их округлость, сходил с ума от вида розовых сосков, которые слегка подрагивали, когда она смеялась.

— Он стрелял в меня сталью, — сказал он. — Стальной дробью. Это тоже везение. Опасность инфекции от ранений стальной дробью меньше, чем от ранений свинцом. Но это счастье ничто по сравнению со счастьем быть с тобой.

— И у тебя не началось кровотечение?

— Нет.

Повязки держались хорошо. На них не проступали красные пятна крови, как это бывает, когда открываются раны.

— Наверное, обнимать меня сейчас — это все равно что обнимать коллекцию марок.

— Ой, Бад, ты такой смешной! Когда я увидела тебя впервые, я подумала, елки-палки, он же копия Джона Уэйна, но потом ты насмешил меня, и я поняла, что ты лучше, чем Джон Уэйн, и что ты лучше всех на свете.

Это абсурд, как она его ценит! Как можно сказать «нет» женщине, которая так лестно о нем отзывается и так высоко его ставит? Когда он был с ней, он действительно становился тем мужчиной, каким она его считала и в какого она верила; когда они расставались, он переставал это чувствовать.

— Я бы хотел остаться тут навсегда, — неожиданно вырвалось у него.

— Нет, Бад, — ответила она. — Этого недостаточно. Мы заслуживаем, чтобы у нас был свой дом и свои дети. Мы должны путешествовать. У нас должна быть настоящая жизнь. Мы созданы для нее. Нам суждено было встретиться, я верю в это от всего сердца.