Три шага.

Попадет ли туда, куда нужно?

Два шага.

Домой, домой, скорее домой…

Когда Лайза занесла ногу, чтобы поставить ее на мокрое деревянное крыльцо, и потянулась к дверной ручке, за ее спиной раздался тихий гул и треск электрических разрядов. Поляна вдруг ярко осветилась; запахло озоном.

Пока свет не исчез, дождь словно обтекал его – не касался кожи, волос, не мочил серебристую форму. Дождь будто тактично извинялся, что вообще начался не вовремя, и спешно растворял капли прямо над русоволосой головой: «Простите, сэр, не хотел, сэр, виноват, сэр…»

А у Лайзы дрожали губы.

«Нет… Нет… Нет…»

И лишь когда свет рассеялся окончательно и поляна погрузилась в привычный полумрак, тогда капли застучали по тугой ткани непромокаемой куртки с белой полоской на рукаве.

– Нет, Дрейк, – Лайза сделала шаг и моментально охрипла, – пожалуйста, только не сейчас. Не сейчас, не надо…

Дрейк Дамиен-Ферно молчал. Стоял, широко расставив ноги, опустив руки, и смотрел исподлобья.

Она всерьез верила, что он про нее забыл? Что перестал следить, что выпустил ситуацию из-под контроля? Наверное, он каждую минуту за ней следил. Каждую долбаную минуту.

– Пожалуйста, не сейчас…

Не тогда, когда она-таки дошла, достигла цели, сумела подобраться к ней так близко. Хотелось плакать – она не успела.

– Все эти люди? Люди, риск, я помню… Но как же я? Я – всего лишь один-единственный человек, но я человек, и я… То была не моя ошибка, понимаете? За что?

Она не говорила – она лепетала, собирала всё в кучу, пыталась сказать что-то важное – Создатель, ведь он сейчас заберет ее отсюда! – и чем больше пыталась, тем больше путалась. Просила, умоляла, была готова рухнуть на колени.

– Я не смогу здесь, Дрейк, пожалуйста! Я умру здесь, слышите? Я не приживусь, не сумею, я знаю это, знаю… Вы ведь говорили – что угодно. И я прошу только одного: позвольте мне уйти назад, потому что это не моя ветка, не моя, никогда ей не станет. Я старалась, я очень старалась…

Стоящий перед ней человек молчал – с момента появления он не проронил ни слова. Тяжелый взгляд, поджатые губы, хмурые брови.

Он пришел как судья, как надзиратель над тем, кто переходит последний рубеж. Кто не позволит ей перейти его.

Лайзу скрутило отчаяние – красно-черное, смешанное со страхом, с последним, застревающим в горле криком-мольбой.