— Ты хочешь сказать, что пересмотрела отношение ко мне? — задаю, казалось бы, невинный вопрос, но она в ловушку не попадается.

— Еще сегодня утром я готова была умереть. И вполне допускала, что когда тебя не станет, мое проклятие меня просто прикончит. А потом, когда тебя оправдали, вдруг поняла, насколько мне страшно. И я хочу жить. Можешь, считать меня слабачкой и трусихой.

— Ты не слабачка, и ты не трусиха. Ты просто осознала, что не хочешь умирать из-за ерунды. А все те идеи, что ты вбила в свою голову — ерунда.

— Может, ты и прав. В глубине души я всегда знала, что Сережа не жилец. И втайне от самой себя желала ему не пережить совершеннолетие.

— Так он и не пережил. А проклятье твое никуда не делось. Признайся, именно это тебя и бесило. Так?

— Да, черт возьми, так… Как ты это делаешь? Ты умеешь смотреть мне прямо в душу?

— Не умею. Это жизненная опытность.

— Сколько тебе на самом деле лет, Кротовский?.. а хотя, ты все равно не скажешь.

— Что ты собираешься делать дальше, Ева? — перевожу разговор в практическую плоскость.

— Странный вопрос, Кротовский. Я дала тебе клановую присягу верности не ради шутки. Это от тебя зависит, что мне делать дальше.

— Но у тебя есть какие-то планы? Договоренности… хоть с тем же Мышкиным…

— Какие там планы, — Ева поморщилась, — Для Мышкина я — никто. Если б удалось забрать фабрику, то конечно, были переспективы войти в некий круг, отнюдь на ближний. А я еще и на суде опозорилась. Завтра Мышкин про меня даже не вспомнит.

— Я подумаю, как задействовать твои таланты, Ева. Но возвращать тебя на фабрику не хочу. Это просто не твое направление.

— И это ты насквозь видишь…

В дверь позвонили и она пошла забирать мою одежду. Отстиранную, высохшую и отутюженную. Поднимаюсь с кровати.

— Уже собираешься?

— Дела не ждут.

— Ну вот, в кои-то веки повстречаешь… человека, который понимает меня лучше, чем я сама, и уже убегаешь… слушай, Кротовский. Давно хотела спросить.

— Спрашивай.

— Зачем ты таскаешь эту гимназическую форму? У меня хороший портной…