IV. Вклад Маркса в знания о человеке

Представляется уместным сделать некоторые предварительные замечания[34]. Вклад Маркса в знания о человеке, а в более узком смысле в психологию – тема, привлекавшая относительно мало внимания. В отличие от Аристотеля или Спинозы, труды которых по этике рассматриваются как трактаты по психологии, Маркс, как считается, мало интересовался отдельным человеком, его влечениями, его характером, сосредоточившись на законах общества и их эволюции.

Этот отказ в признании вклада Маркса в психологию вызван рядом причин. Одна из них заключается в том, что Маркс никогда не приводил свои психологические взгляды в систему; они распределены по всем его работам и должны быть сведены вместе, чтобы их систематическая природа стала заметна. Вторая причина – вульгарная интерпретация интересов Маркса как сводившихся только к экономическим феноменам или неправильное понимание термина «исторический материализм», согласно которому Маркс считал, будто человек от природы движим только стремлением к экономической выгоде. Это искажало истинную картину марксова представления о человеке и его вклад в психологию. Третья причина в том, что динамическая психология Маркса возникла слишком рано, чтобы привлечь достаточное внимание. До Фрейда систематическая глубинная психология не была развита, и психоанализ Фрейда стал наиболее важной динамической психологической системой. Его популярность, в определенной степени оказавшаяся следствием механистического материализма, помешала признанию ядра гуманистической глубинной психологии, которое может быть найдено в работах Маркса. С другой стороны, все возрастающая роль позитивистски ориентированной экспериментальной психологии препятствовала пониманию психологических концепций Маркса.

Да и как могло быть иначе? Современная академическая и экспериментальная психология в значительной мере является наукой, имеющей дело с отчужденным человеком, изучаемым отчужденными исследователями, отчужденными и отчуждающими методами. Психология Маркса, основанная на полном осознании факта отчуждения, была способна выйти за пределы такого психологического подхода, потому что не считала отчужденного человека человеком естественным, человеком как таковым. В результате его психология по сути была закрытой книгой для тех, кто видел в рефлексологии и учении об условных рефлексах последнее слово в познании человека. Возможно, сегодня есть шанс лучше понять вклад Маркса в психологию, чем когда-либо раньше, отчасти потому, что важнейшие открытия Фрейда не рассматриваются как неразрывно связанные с механистическими частями его теории (например, теорией либидо), отчасти из-за того, что возрождение гуманистического мышления создает лучший базис для понимания гуманистической психологии Маркса.

В этой статье я могу привести только краткое изложение того, что мне представляется главным во вкладе Маркса в психологию; не могу я и обсуждать связь его психологического мышления с идеями Спинозы, Гёте, Гегеля и Фейербаха.

Говоря о психологии как о «естественной науке о человеке», Маркс начинает с концепции человеческой природы, проходящей по всем его работам до последних страниц «Капитала», где в третьем томе он говорит о рабочих условиях, «наиболее адекватных человеческой природе и наиболее достойных ее». Если в «Экономически-философских рукописях 1844 года» Маркс говорит о «сущности человека» или «жизни вида» человека, то в «Немецкой идеологии» он уточняет использование термина «сущность», замечая, что сущность – это «не абстракция»; в «Капитале» он заменяет концепцию «сущности» на «человеческую природу в общем смысле», которую нужно отличать от «человеческой природы, изменяющейся в каждый исторический период». Это, несомненно, важное уточнение концепции человеческой природы, но ни в коем случае не отказ от нее.

Дает ли Маркс определение «сущности человеческой природы», «человеческой природы в общем смысле»? Несомненно, дает. В «Экономически-философских рукописях 1844 года» Маркс определяет видовой характер человеческих существ как способный на «свободную, осознанную деятельность» в отличие от животных, которые «не отделяют деятельности от себя… они сами и есть деятельность». В более поздних работах, хотя Маркс и отказывается от термина «видовой характер», акцент остается тем же: деятельность – характеристика неискаженной, целостной природы человека. В «Капитале» Маркс определяет человека как «общественное животное», критикуя данное Аристотелем определение человека как «политического животного»: оно «столь же характерно для античного классического общества, как определение человека Франклином как “изготавливающего орудия животного” – для общества янки». Психология Маркса, как и его философия, строится на человеческой деятельности, и я совершенно согласен с тем, что наиболее верное описание Марксова определения человека есть «человек практический»; к этому вопросу я вернусь позднее.

Первый шаг Маркса при использовании концепции человеческой природы в той или иной форме на протяжении всего его творчества имел бы мало смысла без второго и самого важного шага, который характеризует его психологическую теорию. Я имею в виду его концепцию динамического, энергичного характера человеческой природы. Маркс рассматривает человека как существо, которым движут страсти или влечения, хотя человек по большей части не осознает этих движущих сил. Психология Маркса – динамическая психология. Это, с одной стороны, роднит ее с психологией Спинозы и делает ее предшественницей психологии Фрейда, а с другой – противопоставляет любому виду механистической, бихевиористской психологии. Как я постараюсь показать ниже более подробно, динамическая психология Маркса основана на первичности связи человека с миром, с человечеством, с природой, в противоположность фрейдовской, которая основана на модели изолированного человека-машины.

Наиболее общая и при этом очень плодотворная концепция Маркса заключается в дифференциации «постоянных», или «фиксированных», влечений и влечений «относительных». Постоянные влечения «существуют при всех обстоятельствах и могут быть изменены общественными условиями только в том, что касается их формы и направления»; относительные влечения «обязаны своим происхождением только определенному виду организации общества». Маркс относил секс и голод к категории «фиксированных побуждений», в то время как алчность, например, была бы примером побуждения относительного. Такая дифференциация тесно связана с различием между человеческой природой в общем смысле и ее специфическими проявлениями. Здесь я хочу только кратко отметить, как чрезвычайно продуктивно это деление на фиксированные и относительные побуждения; одна эта концепция является важнейшим вкладом в современную дискуссию по поводу влечений и инстинктов. Маркс еще более проясняет это различие, говоря, что «относительные аппетиты» (другой термин для влечений) «не являются неотъемлемой частью человеческой природы», но «обязаны своим происхождением определенным общественным структурам и определенным условиям производства и коммуникации». Здесь Маркс уже связывает относительные аппетиты с социальной структурой и с условиями производства и коммуникации, тем самым закладывая основы динамической психологии, которая рассматривает большинство человеческих влечений – а значит, и большую часть человеческой мотивации – как определяемые процессом производства. Концепция «социального характера» в динамическом смысле, как я ее сформулировал, основывается на этом замечании Маркса.

Не менее важно, чем различение Марксом постоянных и относительных влечений, его обсуждение различий в качестве постоянных влечений у животных и у человека. Именно здесь обнаруживается решительное различие между динамической психологией Маркса и подходом Фрейда. Обсуждая постоянные влечения, которые и психоанализ, и академическая психология считают одинаковыми у человека и животных, Маркс пишет, что «еда, питье, размножение есть, конечно, подлинно человеческие функции. Однако, если рассматривать их абстрактно, вне окружения других человеческих действий, как окончательные и единственные цели, они оказываются функциями животного». Для фрейдовского психоанализа, основанного на модели изолированного человека-машины, побуждения которого питаются внутренними химическими процессами и направлены на снижение напряжения до оптимального уровня, удовлетворение голода, жажды, сексуального желания действительно цели сами по себе.

Теперь мы готовы воспринять одно из самых фундаментальных утверждений Маркса, касающихся природы влечений: «Страсть есть способность человека, направленная на достижение цели». Страсть в этом высказывании рассматривается как концепция отношений, принадлежности. Она не является, как во фрейдовской концепции инстинкта или влечения, внутренним, химически вызванным стремлением, для которого объект – средство удовлетворения; способности человека, его Wesenskraft, наделены динамическим свойством стремиться к объекту, с которым они могут быть связаны и могут соединиться. Динамизм человеческой природы изначально коренится в этой потребности человека проявлять свои способности в отношении мира, а не в стремлении использовать мир как средство удовлетворения своих физиологических потребностей. Маркс говорит вот что: потому что у меня есть глаза, я испытываю потребность видеть; потому что я имею уши, я испытываю потребность слышать; потому что я имею мозг, я испытываю потребность думать; потому что я имею сердце, я испытываю потребность чувствовать. Короче говоря, потому что я человек, я испытываю потребность в человеке и в мире. Между прочим, полезно заметить, учитывая современную популярность так называемой психоаналитической Эго-психологии, что когда Маркс говорит здесь о способностях и их выражении, он точно говорит не об Эго, а о страсти, о естественных силах и способностях, которые существуют в человеке как тенденции, как влечения, о необходимости для энергии, вложенной в каждую потребность, найти выражение.

Существуют многочисленные высказывания Маркса, представляющие собой вариации на тему страстей как категории связи человека с собой, с другими, с природой и на тему реализации его главных сил. Место позволяет мне процитировать только немногие. Маркс очень ясно объясняет, что он понимает под «человеческими способностями», страстями, связанными с миром: «Связи человека с миром – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, внимание, ощущения, желания, действия, любовь – короче, все органы, присущие его личности, есть активное выражение (Betätigung) человеческой сущности». Именно потому, что объект есть выражение человеческой сущности, он сам становится человеческим, или, как говорит Маркс, «на практике я могу человеческим образом связать себя с предметом лишь тогда, когда предмет человеческим образом связан с человеком». (Я хотел бы мимоходом привлечь внимание к основополагающему сходству этой концепции с положениями, имеющимися у Гёте, в дзен-буддизме, в христианском мистицизме.)

Марксовы «влечения», таким образом, есть выражение фундаментальных и специфически человеческих потребностей, связывающих индивида с человечеством и природой, и самоутверждения в этой принадлежности. Цель заключается в том, чтобы «добиться единения человека с природой, реализовать природность человека и очеловеченность природы». Потребность в самореализации человека есть корень его специфически человеческого динамизма. Богатый человек – это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда».

Маркс также ясно видел связь между принадлежностью человека себе и другим. Его позиция в этом вопросе по сути та же, что и позиция Гёте, который говорил: «Человек знает себя только в той мере, в какой он знает мир. Он знает мир только в себе и осознает себя только внутри мира. Каждый новый объект, истинно познанный, открывает новый орган в нас самих». Из этой концепции динамической принадлежности вытекает, что для Маркса «богатый человек – это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда». Отсюда следует, что «бедность есть пассивная связь, заставляющая человека испытывать потребность в величайшем богатстве – другом человеке».

Является ли такой связанный с миром человек, энергично стремящийся к выражению своих способностей, рабочим или буржуа XIX столетия? Если ответ «нет» – а он и есть «нет», – то какова ценность Марксовой модели человеческой природы для понимания человека? Не человек ли это золотого века, оставшегося в прошлом, или мессия, ожидаемый в будущем? Ответ на этот вопрос сложен и ведет нас прямо к одному из глубочайших и самых передовых аспектов психологической системы Маркса. В отличие от концепции психической болезни, которая может быть определена в относительных терминах как болезнь, отличающаяся от болезни среднего человека и более тяжелая, чем она, или, с другой точки зрения, как болезнь, не препятствующая человеку трудиться и производить потомство, Маркс видел в ней патологию нормальности, ущербность нормального (статистически) человека, потерю им себя, потерю его человеческой сущности. Таким образом, Маркс говорит о возможности «потеряться» в объекте, если объект не стал человеческим объектом – другими словами, если его отношения с объектом не являются активной связью, которую Маркс часто именует «присвоением». Маркс говорит о том, что человек становится «психически и физически дегуманизированным», «ущербным» рабочим, «всего лишь фрагментом человека» в противоположность «полностью развившемуся индивиду». Если человек, по мысли Маркса, не связывается активно с другими людьми и с природой, он теряет себя, его влечения теряют человеческие качества и обретают качества животные; как можно продолжить, раз он – не животное, он – больное, фрагментированное, ущербное человеческое существо. Именно в этом заключается революционный терапевтический элемент динамической психологии Маркса. Человек потенциально не только способен, но и нуждается в том, чтобы быть связанным с миром; чтобы быть человеком и излечиться, он нуждается в восстановлении потенциала здорового, а не патологического человеческого функционирования.

Марксова концепция ущербного в противоположность полностью развитому человеку предоставляет основу новому и оригинальному пониманию невроза. Важное положение в «Немецкой идеологии» гласит: «Неправильно полагать, что человек может удовлетворить одну страсть, отделенную от всех других, не удовлетворив себя, целостного живого индивида. Если эта страсть приобретает абстрактный отдельный характер, если она противостоит человеку как чуждая сила… это будет одностороннее удовлетворение единственной страсти, не имеющее отношения к сознанию или доброй воле… а относящееся к бытию; не к мысли, а к жизни. Причиной этого служит эмпирическое развитие и проявление жизни индивида… если обстоятельства, в которых индивид живет, позволяют ему только одностороннее развитие одного качества за счет других… результатом будет то, что индивид достигнет только одностороннего, ущербного развития».

Маркс говорит здесь об отчужденных страстях, страстях, удовлетворенных в качестве цели самой по себе, без удовлетворения всего человека – т. е. тех, которые отделены от всех остальных страстей и тем самым противостоят индивиду как чуждые силы. В инстинктивистской психологии вроде фрейдовской, где нормальность и здоровье есть результаты удовлетворения именно одного инстинкта – сексуального, подобное заключение не имело бы места. В гуманистической концепции страстей, где энергия генерируется благодаря активному стремлению всех способностей к достижению их целей, положение Маркса указывает на природу невроза или психической болезни. Она может быть определена как доминирование, а следовательно, отчуждение одной страсти.

Ключевой концепцией для понимания неотчужденного влечения служит концепция деятельности, или, как звучит оригинальное выражение Маркса, «собственной деятельности». Очевидно, он не имел в виду «деятельность» в том смысле, в каком этот термин употребляется в современном языке – как делание чего-то, занятость и т. д. Она также отличается от деятельности животных, которые создают что-то «только в соответствии со стандартами и нуждами вида, к которому они принадлежат, в то время как человек знает, как производить продукцию в соответствии с соответствующим его цели стандартом. Таким образом, человек творит также в соответствии с законами красоты». Концепции деятельности у Маркса и Спинозы близки друг другу – это креативный спонтанный акт, возможный только при условии свободы. Маркс говорит, например, о «спонтанной деятельности человеческой фантазии, ума и сердца человека». Такая концепция деятельности видна особенно ясно, когда Маркс в очень конкретных терминах говорит о человеческих страстях, особенно о любви. «Предположи теперь человека как человека, – пишет Маркс, – и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна и она – несчастье».

Особенно ярко изображает Маркс это активное качество любви в «Die Heilige Familie» («Святом семействе»): «Г-н Эдгар превращает любовь в богиню, и жестокую богиню, благодаря превращению любящего человека или любовь человека в человека любви, тем самым делая “любовь” чем-то отдельным от человека. Этой простой уловкой, превращением подлежащего в определение», человек делается не-человеком. Действительно, любовь – деятельность человека, а не пассивность, и, – говорит Маркс, – именно любовь учит человека искренне верить в предметный мир вне его самого».

Марксова концепция истинно человеческой потребности – потребности в другом, потребности выразить, обратить свои способности на адекватные им объекты, – может быть в полной мере понята, если обратить внимание на концепции синтетических, нечеловеческих, порабощающих потребностей. Современная психология мало интересуется критическим анализом потребностей; она принимает законы промышленного производства (максимальная производительность, максимальное потребление, минимальные трения между людьми) в предположении, что сам факт того, что человек чего-то желает, есть доказательство его законной потребности в желаемом. Ортодоксальный психоанализ, сосредоточенный по преимуществу на сексуальных, а позднее на разрушительных потребностях в добавление к самосохранению, не видел оснований заниматься более широким спектром потребностей. Маркс, с другой стороны, в силу диалектической природы своей психологии очень ясно показывал двойственный характер потребностей и фактически использовал это положение для самой жесткой атаки на научную психологию. «Что думать о науке, – писал он в «Экономико-философских рукописях», – которая не ощущает собственной неадекватности, для которой ничего не значит великое богатство человеческой деятельности, за исключением, возможно, того, что может быть выражено в единственном обороте – “потребность”, “обычная потребность”?» «Потребности», не являющиеся человеческими, очень кратко охарактеризованы Марксом: «Каждый человек спекулирует созданием новой потребности у другого, чтобы заставить того пойти на новую жертву, погрузить его в новую зависимость, соблазнить новым видом удовольствий… Каждый старается поставить над другими чуждую силу, чтобы найти в этом удовлетворение собственной эгоистической потребности. С ростом множества объектов, таким образом, растет сфера чуждых интересов, на которые человек обречен. Каждый новый продукт есть новая возможность взаимного обмана и грабежа. Человек становится все более “бедным” как человек… Это субъективно показывает, что факт увеличения производства и потребностей отчасти становится хитроумным и расчетливым угодничеством перед нечеловеческими, скверными, неестественными, воображаемыми желаниями… В результате производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения. Обе стороны забывают, что расточительность и бережливость, роскошь и лишения, богатство и бедность равны друг другу».