Однажды дядя Джим поделился со священником своими семейными проблемами. Мне было тогда лет восемь, и я помню, как тетя Филлис пришла к нам на кухню. Ее серое лицо исказилось от злости. Она стояла напротив матери и возмущалась:

— Пошел к священнику! Все ему выложил, грязная свинья!

Мать выпроводила меня из кухни, послав за Ронни. В ту ночь я опять проснулась, разбуженная громкими голосами, раздававшимися за стеной. Потом буквально рядом с моим лицом — мне показалось, на расстоянии фута, не больше — что-то с силой врезалось в стену. Соскочив с кровати, я стояла на коврике и кусала губы, не зная, что делать.

Внизу, в комнате моих родителей, открылась дверь. Они спали в передней части дома, Ронни — в спальне на противоположной стороне лестничной площадки, а я — отдельно в маленькой комнатушке, предоставленной в мое распоряжение. Я уже хотела снова лечь, когда услышала, как с грохотом закрылась дверь в доме тети Филлис. Подойдя к окну, я выглянула на улицу. Мы никогда не задергивали занавесок на окнах со двора — все равно никто, кроме птиц, не мог видеть обитателей дома. Я окинула взглядом двор и стену и заметила темную сгорбленную фигуру дяди Джима. Широкими шагами он направлялся в сторону холмов. Потом из соседнего дома раздался плач Сэма. Он нарастал быстрым крещендо, перемежаясь со звуками тети Филлис. За что наказывали ребенка, который испугался ночного шума? Я уже не могла заставить себя лечь в кровать и вышла на лестничную площадку. Дверь в комнату брата была закрыта, но снизу, с первого этажа, пробивался луч света. Я знала, что мать встала и зажгла на кухне лампу. Бесшумно спускаясь по ступенькам, я услышала ее голос:

— Догони его, Билл.

— Нет, дорогая, на такие темы мужчины не говорят, — ответил он и потом добавил — Просто так уж устроены некоторые женщины: мужик им не нужен. Взять ту же Филлис. Ей всего лишь хотелось иметь ребенка, и только одного. Она сведет Джима с ума. Зря он ходил советоваться со священником. Теперь она постелила ему в другой комнате.

Когда я приблизилась к двери на кухню, вопли Сэма стали еще более громкими, и я увидела, как моя мать ударила кулаком по столу.

— Ну почему она вымещает свою злость на ребенке?!

От холода я зябко передернула плечами, отец с матерью удивленно повернулись ко мне.

— А ты чего поднялась? — строго спросила мать.

— Не могу заснуть. Они разбудили меня. Что-то так громко ударилось в стену. О, мам, — я заткнула уши, — она все еще бьет Сэма.

— Садись-ка попей чайку, — отец взял меня на руки и усадил на колено возле огня, пошевелил кочергой угасающие угли. Они вновь вспыхнули. Когда мама подала ему дымящуюся чашку чая, он сначала коснулся рукой ее плеча. Поверх ночной рубашки мама накинула в ту ночь старое шерстяное платье синего цвета. Никакая музыка, никакой другой голос не могли бы сравниться по глубине и искренности чувства с признанием отца:

— Дорогая, мы должны на коленях благодарить Бога за го, что так подходим друг другу.

Мать еще настойчивей протянула ему чашку и сказала:

— Билл! Милый! Что ты такое говоришь! Забыл про большие уши?

Я знала, что о больших ушах она упомянула специально для меня. «У маленьких свинок большие уши», — всегда предупреждала мама, когда не хотела, чтобы отец говорил о чем-то в нашем с Ронни присутствии. Сейчас он только нежно улыбнулся, перелил немного чая в свое блюдце и подул на него, прежде чем дать мне.

На следующий день я дождалась, когда в школе окончатся занятия, взяла Сэма за руку и повела домой. Когда мы преодолели половину подъема на холм, нас окликнул Дон. Мы остановились и подождали его. Когда я отказалась бежать с ним наперегонки вниз к реке, он пошел сзади и стал распевать песню-дразнилку:

Сэм, Сэм, ты — грязнуля,

Искупался в кастрюле,

Обезьяньим хвостом причесался,