По пути Михаил рассказал, что Филипп пасынок их распространителя Аркадия, и это может быть проблемой. По этой причине, он приказал Федору не переусердствовать, пока Борис Сергеевич лично не скажет, что делать дальше. Спускаясь по ступенькам подвала, они услышали громкий смех Федора и застали картину: молодой человек, сидящий на стуле, истекал кровью от многочисленных порезов, все лицо было в гематомах, одно ухо находилось не на голове, а валялось рядом со стулом, во рту находился тряпичный кляп, Федор держал в одной руке небольшой топорик, а во второй — кисть несчастного. На своих начальников он не обращал внимания, так как весь был поглощен своей работой. Увидев все это, Михаил удивился и изменился в лице, что случалось с ним крайне редко. Пытаясь было отдать приказ оставить пленника, его самого остановил Борис Сергеевич, преградив дорогу рукой. Телохранитель повиновался, хоть и посмотрел как-то странно на своего хозяина. Федор, не заметив, что в подвале есть еще люди, продолжал говорить.

— Знаешь, никогда не понимал, для чего нужен мизинец? Силы в нем нет, так, лишь балласт на руке. И я сделаю тебе одолжение.

Отделив мизинец от остальных пальцев кисти руки, он взмахнул топором, как в этот момент Борис Сергеевич громко спросил: «Что здесь происходит?», — от удивления и испуга Федор выронил топорик и уставился на двух людей, не понимая, как и когда они здесь оказались. Наверное, он бы еще долго так стоял, если бы его ступор не прервал Михаил, приказав идти за ними на улицу.

— Ты нарушил мой приказ! — смотря прямо в глаза Федору, сказал начальник безопасности. — Я велел не переусердствовать, а вернувшись, что я вижу? — оторвав взгляд от подчиненного и посмотрев на Бориса Сергеевича, он заметил короткий кивок от хозяина, что послужило сигналом к действию. Ловким движением Михаил схватил Федора за руку и заломал его, как полиция заламывает преступников. — Я тоже сделаю тебе одолжение.

Почти незаметно армейский нож оказался в его руке, и он быстро, даже изящно, отрезал мизинец на правой руке Федора. Федор же не успел ничего понять и, прибывая в смятении, пришел в себя после того, как боль от потери пальца помогла осознать происходящее. Он в волю закричал и после того, как Михаил отпустил его, завалился на землю, держа здоровой и целой рукой руку неполноценную, приступил кататься по земле.

— Ну хватит, подними его, — не выдержал Борис Сергеевич. Он знал, что Михаил накажет Федора за непослушание и ничуть не сожалел об этом, ибо считал, что дисциплина строится на послушании, а послушание — на страхе. Легко и почти не напрягаясь, мужчина поднял и привел в стоячее положение своего подчиненного, а после спросил.

— Как ты хочешь получить информацию от человека, если у него во рту кляп? Может, тебе не нужна эта информация, а интересен сам процесс?

— Нет, Миша…

— Какой я тебе «Миша»? Не забывайся!

— Я пытался с ним по-людски… — дрожащим голосом, заикаясь отвечал Федор. — …но он ни в какую, вот… вот я и разошелся.

— Разошелся? Да ты чуть не замучил его до смерти.

— Оставьте споры, — вмешался Борис Сергеевич. — Ты хоть что-нибудь от него узнал? — он был недоволен и удивлен лояльностью Михаила по отношению к Филиппу, но не собирался подрывать его авторитет в глазах подчиненных.

— Нет, он крепкий орешек — не сдается. Но у меня есть идея. Его отчим же работает на нас, — голос Федора дрожал, но он все же, насколько это было возможно, взял себя в руки.

— На нас? — переспросил Борис Сергеевич. — Поведай же мне, кто такие «Мы»?

— На Вас, прошу прощения, на Вас. Так вот, может, он сможет как-то повлиять на своего пасынка…

— Это плохая идея, — перебил Михаил. — Если Аркадий любит его, то, скорее всего, он попытается убить нас, как любой любящий отец.

— Если бы он любил, то не заставлял бы его работать на себя, — настаивал Федор. А Михаил же, посчитав, что уже достаточно сказал, перевел взгляд на своего хозяина и лишь терпеливо ждал его решения. Несколько мгновений все молчали, а потом Борис Сергеевич дал добро новой идее, но предупредил, что если что-либо пойдет не так, вся ответственность ляжет на инициатора. Федор понимал, что рискует, но он был почти уверен в своей идее. Ведь увидев кого-то хоть немного близкого в таком тяжелом состоянии, можно, так и хочется, сдаться. Боль на месте отсутствующего пальца пульсировала и с каждым ударом сердца накапливалась, а вместе с ней — и ненависть к Михаилу. Он решительно был настроен отомстить, и, пусть не сейчас, пусть нескоро, но настанет время, и наступит час возмездия.

Филипп, пока все ждали его отчима, оставался в одиночестве. Его раздирало от боли, но ничто не могло помешать ему стоять на своем. Каждая клеточка его тела кричала от агонии, а разум находился на грани безумия. Конечно, Филипп понимал, что, может, будет еще хуже, а также что быстро ничего не закончится. «Я должен! Должен!», — повторял он про себя, словно заклинание. — «Я смогу! Иначе все зря. Нельзя так просто все бросить. Нет, не для этого я терпел, чтобы на полпути все пустить к черту!».

Было понятно, что его уже никто не отпустит, хоть он все и расскажет, но соблазн был велик, и в нем жила надежда, что он вскоре умрет. Умрет, но сдаст свой экзамен перед самим собой. Он пытался уснуть, мечтая уже не проснуться, но все никак не выходило — адреналин делал свое дело. Время тянулось предательски медленно, и ему ничего не оставалось, кроме как просто терпеть боль и ждать, когда они к нему вернутся. Затем он услышал шаги, невольно посмотрел на выход и увидел, что к нему приближаются уже не трое, а четверо мужчин. Не подойдя достаточно близко, они остановились. Лиц он их почти не видел — правый глаз, после увечий, был настолько отекшим, что просто ничего не видел, а по левому постоянно стекали кровь и пот, мешая оценивать обстановку.

— Ну что, девочки, продолжим? А то я уже начал скучать, — с трудом проговорил Филипп прибывшим. Он нарочно пытался задеть их самолюбие, чтобы кто-либо не выдержал и прикончил его.