Дерьмо это была, а не охрана, рассказывал соседу Воропаев, и если б «духи» возжелали просто пакостить, а не грабить составы по-крупному, с десятками грузовиков и сотнями людей, то каждый день взрывали бы дорогу, как хотели. Но здесь ведь не Чечня, говорил Воропаев, здесь «духи» воюют за «хабар»: налетают, берут, уходят. И летом с танками послал их кто-то умный, совсем не террорист, и шли они не жечь, не резать, не давить — шли перекрыть железную дорогу, осесть на ней прочно и устроить нечто вроде собственной таможни, где без стрельбы и драки брать своё, не больше половины, и только то, что нужно, другую половину грузов оставлять целёхонькой, а, скажем, щебень, бурильные трубы и комбайны пропускать и вовсе без поборов. «Ну зачем им, блин, комбайны в кишлаках», — весело разъяснял Воропаев. А их «не поняли», устроили побоище, и теперь по степям и лесам загуляли «идейные», что воевали ради мести, ради драки, под знаменем освобождения от русского гнёта местного нерусского населения. «Духи» же не идейные, а простые нормальные «духи» — грабители со своими громоздкими караванами грузовиков, — никак не могли миновать блокпосты на дорогах, но в лоб атаковали редко, пытались взять измором, стояли табором в пределах прямой видимости, обычно на окраине деревни, где блокпосты на выезде и въезде, а сбоку пусто, и ежели земля сухая, то можно подойти полевыми дорогами. «Духи» лепились к деревням ещё и по соображениям безопасности: мол, если вы нас обстреляете, то и мы обстреляем деревню. Каждый день посылали переговорщиков, грозили и упрашивали, но взятки предлагали редко: у «духов» было до черта людей и оружия, но денег не водилось — по ту сторону границы давно воцарился натуральный обмен и грабёж. Иногда караваны снимались и уходили без боя, иногда прорывались лесными дорогами, где их поджидали партизаны, а ближе к «железке» — вертолёты эсфоровцев. Иногда просили дать бензин или штурмовали нефтебазы, чтобы залить опустевшие баки грузовиков и убраться восвояси до следующего похода за «хабаром».

Про «духов» нормальных Воропаев говорил беззлобно, даже с жалостью. По ту сторону границы мыкались в степях сотни тысяч людей, выдавленных с юга фундаменталистами, и части бежавших на север разгромленных правительственных армий, у которых «духи» и разжились танками и грузовиками. А быть может, полагал Воропаев, именно бывшие военные и сколотили банды моджахедов: уж в танках-то сидели точно не дехкане, да и в поле «духи» дрались хорошо, по-уставному, зарывались в землю как кроты за пять минут, если их прижимали огнём. С «идейными» Коля-млад-шой и вся елагинская рота ещё не сталкивались, знали только, что «идейные» в плен не берут. Впрочем, партизаны их не брали тоже. Воропаев как-то раз был по наряду в составе «летучки» — мобильного бронеотряда с базой под Иши-мом, в районе санатория. «Летучка» выезжала по наводке блокпостов, когда «духи» решались на обходной прорыв, и вот в соседнем с Ишимом Казанском районе, уже приграничном, наткнулись в лесу на остатки колонны. Партизаны взяли её по науке, подбив на узкой просеке головные и хвостовые машины. Вокруг машин там и сям понавалено было немало, земля вся гильзами усеяна, а чуть подальше, на свободной части просеки, уже лежали рядами, лицами вниз…

— Кончай болтать, — сказал Елагин.

— Так я же правду говорю, — обиделся Коля-младшой.

Вот так, сказал себе Лузгин. Вот и эта война, как и любая другая, вся замешена на вранье и легендах. Никто не хочет знать настоящую правду, каждый хочет только ту, с которой легче жить. И впервые Лузгин вдруг подумал о «духах» как о людях пусть и чуждых ему по культуре, и крови, и образу жизни, но — людях, у которых там, в голодных степях, были матери, жёны и дети. Но только зачем жечь деревни, подумал Лузгин и спросил об этом вслух не Воропаева, а старшего лейтенанта. Елагин только головой качнул, а Воропаев сказал, что хрен разберёшь, кто кого начал жечь первым в этой заварухе.

— Вот что, Владимир Васильевич, — полуобернулся назад старший лейтенант, — сейчас обед и дозагрузка, у солдат будет минут сорок свободного времени. Не могли бы вы выступить перед ними?

— О чём выступить? — оторопело спросил Лузгин.

— Ну как о чём? — сказал комроты. — Ну… о ситуации в целом, о политическом положении… Ну…

— В общем, политинформация, — подвёл итог Лузгин, и Коля-младшой захихикал. Елагин глянул на него построже.

— Вы известный журналист, солдатам будет интересно с вами повстречаться… Настроите их, снимете напряжение… В роте уже знают, что с нами едет военный корреспондент.

— Да какой я военный корреспондент? — перебил старлея Лузгин. — Нехорошо смеяться над пожилым человеком… Насчёт снятия напряжения — это пожалуйста, анекдотов я знаю достаточно, а вот, как вы говорите, настроить… Может, объясните, Алексей, что вы имели в виду?

Шедший впереди бронетранспортёр свернул налево, прочь от посёлка и станции, на покрытый серыми бетонными плитами отросток главного шоссе. Впереди, у кромки леса, посреди чёрного с жёлтой стернёй огромного поля за спиралями колючки и бруствером из набитых мешков, виднелись армейские палатки, по краям лагеря торчали караульные вышки, а в центре, над палатками, была заметна крыша полевой радистанции с тарелкой спутниковой связи.

— Вы человек опытный, — не слишком убедительно проговорил Елагин, — найдёте что сказать.

— Как прикажете, — ответствовал Лузгин.

— Что ты пристал к человеку, Лёха? — вступился за соседа Воропаев, и Лузгин, не терпевший подобной снисходительной помощи, а уж тем паче от таких вот мордастых пацанов с погонами, процедил сквозь улыбочку, что он выступит пренепременно, всех настроит и всех ободрит, можете не сомневаться.

Он спрыгнул на убитую сотнями сапог пыльную землю и потянулся, разминая плечи. Елагин курил у машины с подошедшим майором небоевого какого-то вида, Коля-младшой приказал своим на построение; был топот, шум и сухой металлический бряк, и кроме Лузгина вокруг больше не было штатских. Подошёл Воропаев, показал пальцем в левый лузгинский сапог.

— Сорок второй?

Лузгин посмотрел вниз и пожал плечами.

— Сорок второй, — подтвердил Воропаев и крикнул вдоль ломкого строя: — Разберись, салаги! Командуйте, Лапин, командуйте!

— Рота, стройсь! — рявкнул красивым баритоном средних лет мужчина с погонами прапорщика. — Ир-рна! Равнение направо! — И пошёл навстречу Воропаеву, отдал ему честь и доложил, а потом уже Воропаев легко подбежал к майору со старлеем, спросил что-то у майора, подняв руку к козырьку, тот кивнул и коротко сделал отмашку к виску; Воропаев рывком повернул тело направо и стал докладывать Елагину; затем они направились к строю, Воропаев — чуть сзади и сбоку, почти заслоняя собой худощавую фигуру командира роты. Неужели и в бою, подумал Лузгин, вот так же — по чинам и по ранжирам, и зачем вообще теперь эта муштра, игра в солдатики и офицерики, умение тянуть носок и громко топать…