— Харош. Малысь давай.

— Я не умею, — сказал Храмов.

Дякин стянул с головы лыжную шапочку и, даже не посмотрев на подошедшего Лузгина, стал шептать, креститься и кланяться.

— Все-все малысь! — прикрикнул караульный.

Лузгин сложил пальцы правой руки щепотью и ткнул ими себя со стуком в лоб, потом в живот, потом в правое плечо, потом в левое, а у католиков наоборот — слева направо, если он ничего не перепутал. Вроде правильно, вот и Храмов так же машет и шевелит губами, а он, Лузгин, не знает, что шептать, только стукает по лбу на каждом четвёртом взмахе, и звук неприятно глухой, но сказать ему нечего. Прими, Господи, души рабов твоих… Что-то похожее, дальше не помню. Бедные парни… Потом их, конечно, найдут и похоронят, как героев. Кто найдёт, кто похоронит? Какие, мать твою, герои? Вон их сколько полегло прошлым и нынешним летом, и закопали втихаря, без пальбы и оркестров, а тех, что с митинга, убитых снайперами с крыш, тех провожали целым городом, полдня по улицам машине было не проехать. Их тоже жалко — тех, что с митинга, но разве сравнишь эти смерти? Выходит, прав Гарибов: всё у нас через жопу, навыворот…

— Харош, — сказал бандит и посмотрел на Лузгина. — Савсэм малытса нэ умэешь.

Что-то было во взгляде изрытого весёлое и страшное, предназначавшееся лично Лузгину, и тут ещё Храмов и Дякин, будто зная или чувствуя, слегка шагнули в сторону, отделяя себя от него, и у Лузгина свело низ живота. Ну нет, подумал он, это неправда, вот так не бывает…

— Мне надо в туалет, — проговорил Лузгин. — Живот заболел. Честное слово.

— Пусть сходит, да? — сказал Дякин караульному. — Иди, Василии, только быстро. Болеет человек…

— Ха, абысралса! — радостно крикнул бандит.

Лузгин коротким деревянным шагом направился в обход засыпанной траншеи, встал на краю сортирного окопа и понял, что спрыгнуть не сможет. Тогда он сел на задницу, перевалился боком на живот, руками хватаясь за землю, и сполз на дно, зацепив при этом срез окопа подбородком. Пальцы не слушались, когда он дёргал застёжку на джинсах.

Отсюда, из будки без двери, он видел дякинскую голову, снова в лыжной шапке, и Храмова до пояса, а изрытого не видел, но услышал шаги, и сбоку — там, где он сползал, — над окопом выросла фигура с автоматом, руки караульного всё так же лежали на прикладе и стволе, и в зубах дымилась сигарета. Бандит смотрел на Лузгина, сидящего орлом, со спущенными джинсами, просто стоял и смотрел — чужой, огромный, нависающий. Мочить в сортире, вдруг вспомнил Лузгин, мочить в сортире, ну, конечно…

Деревянный ящичек висел на прежнем месте. Он протянул к нему руку, и караульный шевельнулся.

— Бумага, — объяснил Лузгин.

Бандит поднял брови и презрительно отворотил лицо. Лузгин просунул руку в ящичек и захватил ладонью то, что там лежало.

Было близко, метра три, не больше. Изрытый стоял полубоком, и от первого удара, угодившего в плечо, его развернуло лицом. Лузгин продолжал нажимать, рука прыгала, он глох от грохота. Караульный, шатаясь, попятился и рухнул на спину, взмахнув руками, и его не стало видно Лузгину. Наискось метнулся тенью Храмов, через долгое мгновение появился на срезе окопа с автоматом и дикими глазами, стал махать свободною рукой, а Лузгин так и сидел на корточках и не знал, куда деть пистолет, которым он только что насмерть убил человека. Распрямившись, он принялся совать его себе за пояс, как это делали в кино, и ничего не получалось, и он не сразу, но сообразил, что джинсы и трусы лежат внизу, на сапогах, и оттуда торчат его худые и голые ноги.

Храмов помог ему выбраться. Бандит валялся на спине, оскалив зубы, над ним стоял Дякин и мотал головой влево-вправо. Лузгин посмотрел на деревню, потом на лес; деревня была близко, а лес далеко.

— Уходим, мужики, — сказал Лузгин и удивился и обрадовался тому, что может внятно говорить, и голос не дрожит, и фраза получилась убедительной. Без паники, сказал себе Лузгин, до леса бежим по дороге, так быстрее, чем полем, а ежели в деревне и услышали, совсем не факт, что догадались и выслали погоню на машине. В лесу уже будет не страшно, — беги, пока не выйдешь к нашим, а наши там везде, если держать на север.

— Этого сбрось, — скомандовал он Храмову, — чтобы не сразу увидели. Славка, помогай!

— Что ты наделал, — сказал Дякин, мотая головой. — Ну зачем, блин, ну зачем?