Увидев меня и признав во мне старшего, один из них вытянулся в струну:
— Сержант Акинфеев, пятый мотострелковый полк.
— Капитан Волков, войсковая разведка, — кивнул я. — Какие планы на жизнь бойцы?
— К нашим вернуться, — пожал плечами сержант.
— Далеко идти придется, — ухмыльнулся я. — Через линию фронта перебраться сложно. Слушай мою команду, сержант. Собираете оружие и выдвигаетесь с моим человеком, — я кивнул на Кузьму. — Он спрячет вас в своем доме в лесу. А завтра проведет к партизанам. Лишние бойцы им не помешают, да и вы сможете Родине пользу принести. Все лучше, чем погибнуть, пересекая линию фронта. Самое главное, особиста местного убедите, что вы не перебежчики, и сами в плен не сдавались.
— Да мы… — Сержант ударил себя в грудь. — Нас в окопе завалило. Землей! Чуть не задохнулись. Нас вязли, как котят. Нас же в концлагерь везли, если бы мы перебежчиками были, разве ж бы нас повезли туда?
— Все понимаю, — кивнул я. — Передавайте особисту от меня привет. Скажите, что я могу засвидетельствовать, что вас в лагерь везли. Передайте, если что, придет капитан Волков и засвидетельствует по полной. Так ему и скажите.
— Есть, товарищ капитан!
Вообще-то мероприятие было «для своих», в смысле, для фрицев, а не для их русских наемников. Но в немецкой комендатуре я был чуть ли не единственным русским, да и то из-за эксцентричности графа, так что выгонять меня никто не стал. Актовый зал, который когда-то в прошлом был в этом особняке бальным залом, украсили в лучших традициях Третьего Рейха — полотнища со свастиками, великанский портрет фюрера, массивная кафедра, которую, наверное, откуда-то из университета сперли…
Стулья, кстати, тоже родными не выглядели. Больше были похожи на театральные. Впрочем, наверно ими они и являлись. Псковский драмтеатр грозились открыть для зрителей где-то к середине месяца, но пока что труппа репетировала. А стулья…
Бл*ха. Дались мне эти стулья… Я скромно притулился в задней части зала, не претендуя на сидячее место. Вокруг кишели сплошные истинно-арийские рожи. В мундирах и без.
Опа… А вот и Юрген. С фирменным выражением на лице. Нечто среднее между ехидной ухмылкой и презрительно оттопыренной губой. Выглядит как огурчик, на меня — ноль внимания.
Возле кафедры небольшая толчея. Стоит Зиверс, что-то заясняет, размахивая руками. Его обступили несколько местных шишек и слушают внимательно. Иногда громко и заливисто ржут. Что-то интересное рассказывает, подонок. Наверное, про своего дружка Рашера и его последние эксперименты в Дахау… Вон тот хрен с лицом, будто ему под носом говном намазали, кажется новый военный комендант Пскова. Хотя может и просто похож.
Фрицы рассаживались, рожи у всех довольные, будто кино пришли посмотреть. Шушукаются, гогочут.
Марта куда-то делась. Графа нет, странно…
Будут спрашивать, какого черта я тут делаю, отмажусь, что заблудился. Мол, все пошли и я пошел…
Тут Зиверс одернул свой бархатный пиджачок и двинул к кафедре. Взобрался за нее, позвенел колокольчиком. В зале тут же воцарилась тишина. Франт из Аненербе выдержал паузу, потом выкрикнул:
— Хайль, Гитлер!
— Зиг хайль! — рявкнул в ответ зал, и руки в едином порыве взметнулись в жесте «от сердца к солнцу». Я на секунду протормозил, но потом тоже поднял. Мысленно хохотнул, подумав, что если кто-то прямо сейчас зал фотографировал, то я запросто мог попасть в кадр зиугющей толпы как тот знаменитый тип, который руки не поднял.
— Мне выпала великая честь — работать во славу Великой Германии! — пафосно начал Зиверс. Я слушал его вдохновенную речь, делая мысленные зарубки о его планах, вычленяя их из моря демагогической болтовни, которую он выплеснул на слушателей. На шутки и заигрывания с публикой мне было плевать, я хотел услышать главное — что он собирается делать, и какие изменения в связи с его появлением ждут местных жителей.