Вена оправдывала славу музыкального города, здесь можно было наслушаться музыки на десять лет вперед. Бурно и задорно, как волны Дуная, катились по улицам города веселые мазурки, быстрые польки, знаменитые вальсы…

Гуляя по Франценсрингу, Ярда увидел здание рейхсрата. Желание побывать в этом месте, где делалась не только имперская, но и чешская политика, всегда почему-то связывалось у Ярды с охотой посетить знаменитый шенбруннский зверинец. Теперь рейхсрат оказался прямо перед ним, и Ярда направился к красивому зданию, украшенному великолепными квадригами и бронзовыми фигурами укротителей коней. Ощутив в руке монету, швейцар пропустил его внутрь.

В рейхсрате было мало народа. Стоя на галерее, Гашек окинул беглым взглядом зал. Внизу стоял стол, за которым сидели важные господа, а неподалеку от стола, на трибуне, стоял толстый оратор и что-то говорил. Зал был наполовину пуст, а те депутаты, которые сидели в креслах, не слушали оратора и клевали носом.

Гашек удивился этой мертвой тишине. Парламент помнил немало бурь, обструкций, бешеных рукопашных схваток, кабацких сцен. Как-то один депутат затеял здесь драку, и, чтобы успокоить задиру, на него вылили графин воды. Был случай, когда председательствующего стукнули металлической чернильницей. Особенно бурно проходили дебаты о культурно-национальной автономии и равноправии языков. Депутаты кричали, оскорбляя друг друга, называя своих противников свиньями — славянскими или немецкими. Однажды дело дошло до того, что председательствующий вызвал на заседание рейхсрата жандармов, чтобы удалить из зала двенадцать депутатов-скандалистов.

Сейчас, как на зло, выступали скучные ораторы, толкли воду в ступе и не проявляли никакого желания затеять драку. Гашек зевнул и вышел на свежий воздух. Сколько бы ни выступали здесь чешские депутаты, представлявшие разные политические партии, в Чехии все оставалось без перемен.

Шагая по Франценсрингу, Ярда увидел летнее кафе. Он сел за столик под полосатым зонтом, заказал кофе и булочки и огляделся. Рядом сидели молодые люди примерно одного с ним возраста, одетые в яркие клетчатые костюмы, на их длинных ногах блестели американские рыжие ботинки и высокие гетры, а на стуле рядом лежали спортивные кепи английского покроя.

Подобного рода молодых людей Ярда встречал и в Праге. Он не любил их подчеркнутый снобизм, но как возможные герои юморесок они интересовали его. Попивая кофе, Ярда наблюдал за ними.

Молодые люди с жаром говорили о воздушном празднике, который должен состояться на ипподроме Фройденау:

— Там будут аэропланы, летающие шары, змеи, цеппелины… — перечислял один, вертя в пальцах пенсне.

— Соревнования будут в полетах по скорости, высоте и длительности пребывания в воздухе, — подхватил другой, более всех смахивавший на англичанина.

Самый юный из их компании спросил «англичанина»:

— А кто там будет из иностранцев?

«Англичанин» вытащил афишку, подал ему со словами:

— На, держи! Здесь все сказано.

Афишка пошла по рукам. Молодые люди прерывали чтение восторженными возгласами, называли марки аэропланов, качества машин… Удивительно, как все это помещалось в их головах. Слушая поклонников «авиатики», Ярда обратил внимание на старого чиновника, сидевшего поблизости. Вначале этот человек читал «Фрайе Прессе», но оживленная трескотня молодых соседей раздражала почтенного венца, и он, сложив газету, проворчал:

— Ни к чему хорошему эти летания не приведут. Летатели только зря ломают себе шеи и выбрасывают деньги на аэропланы…

Он сказал это негромко, но юнцы в клетчатых костюмах словно ждали такого вмешательства. Старший перестал вертеть пенсне, нацепил его на переносицу, словно желая рассмотреть, какая букашка посмела высказать свое мнение о летателях, и холодно процедил:

— Вы ошибаетесь. У авиатики великое будущее.

Его товарищи молчали, готовые поддержать своего вожака.

— Бог не дал человеку крыльев, значит, и летать ему не надо.