— Это мне, начальник, нынче за вами пешим бегать? Или как еще изволите?
— Что это вы, Каминский?
— Удивляетесь, начальник? Стало быть, непонятливый стали. Или ты мне коня подал? Двуколку санитарную?
— Зачем вам конь? Вы же здесь остаетесь, в станице…
— Для какой такой радости я сюда таскался? Ты это понял, начальник?
— Тяжело, думал, вам будет. Годы…
— Подмоги твоей не просил. Был бы стар, не поехал бы! Кто меня насиловал-неволил? По своей охоте поехал, чтобы дело делать, а не тут сидеть. Хочешь командовать, так и людей понимать должен. Это самое первое…
Понял я мою тяжелую ошибку. Хорошего человека обидел, выкручивался, как умел:
— Главный же медпункт здесь будет! И вы тут начальник…
— Чудно у вас получается! Раненые меня сами тут шукать будут? Отродясь такого не видывал! Всегда санитары раненых выносили из боя или кто сам карабкался, а мы, фельшера и врачи, забинтовывали и дальше направляли. На худой конец место винтовкой отмечали, штыком в землю, либо пикой, чтоб другие нашли и помогли… А у вас чудно́ получается, начальник мой…
— Нельзя вас туда брать, товарищ Каминский. Никак нельзя! — упорствовал я. — Раненых сюда посылать будем, и здешние разъезды тоже потери могут иметь. Тут вы им и поможете, а тяжелых, если будут, — в Покровку на бату…
— И тут учить меня?
— Нет, товарищ Каминский. Задание вам такое.
Отошел удовлетворенным. Победу он одержал. Поучительную для меня.
Пока я за бандой гонялся, приехал Каминскому преемник. Уволили старика, и встретились мы с ним только через пару лет. На прииске это случилось, где он работал и фельдшером и врачом. Хорошо Каминский меня принял, по-дружески. К себе пригласил и большую бутыль на стол поставил. С белой головкой.
— Еще душа принимает, товарищ Каминский?
— Ты за мою душу забот не имей, Михалыч.
Выпили по одной, а может, и более. Сидели, закусывали и старину вспоминали. Приложились еще, и, растрогавшись, прослезился старый медик:
— Ты зла на меня не имей, Михалыч. Злой я тогда был и сильно обижен. Только не понимаешь ты еще той обиды. Узнаешь ее, когда твой черед наступит в ветхость списываться. Все тогда узнаешь, Михалыч. Всю жизнь казаков и солдат лечил и все ихние хвори знаю. А тут тебе говорят: «Иди, старик, уходи! Нам нового дали, молодого». Как невесте радуются: молодой. А что в этом молодом? Что он знает и что умеет?.. А смертей, Михалыч, много я видывал. От самых маньчжурских сопок до Пруссии, и они все за мной ходят. Берешь горсть земли, а она кровью пашет. Много полегло людских голов, Михалыч. Может, еще по одной?
— Давай.