И эти крысы, почему она так убивалась? Это же крысы, и всё. Они вредители, переносят болезни, портят проводку.

Я сказал Боре:

– Дышать невозможно.

– Ну так не дыши.

Я сильно закашлялся оттого, что Боря решил сдобрить свою прическу еще одной порцией лака.

– Как думаешь, Жданов, что это ты такой чувствительный мальчик? Ребята, вот, спят себе. Или, думаешь, они уже умерли?

– Не говори так!

Боря тихонько засмеялся, потом сказал:

– А, собственно, почему?

Я молчал.

– Говоришь так, как будто смерть – это что-то плохое, – сказал Боря.

– А разве нет?

– Ты со своей красной тетрадкой, – сказал Боря, – так носишься, потому что боишься помереть и ничего после себя не оставить.

– А ты?

– А я – фейерверк! – сказал он. Потом Боря широко зевнул и поставил баллончик с лаком на тумбочку.

Мне стало совсем плохо, и я решил выйти на балкон подышать. Было совсем раннее утро, краски еще казались тусклыми, и все выглядело синеватым: кипарисы, и далекая столовая, и крошечная библиотека. Розы в клумбах на этом фоне становились особенно красными.

Воздух был свежий и прохладный, тянуло морем, издалека, призрачно, как во сне.

Я подумал, что не забуду теперь этот запах и что он несомненно отпечатается в моем разуме. Море – благо, которое должно быть доступным всем гражданам. Есть, наверное, в Космосе планеты, где море так огромно, что все могут в нем купаться, никуда не выезжая, не покидая свой дом.

Где-то далеко кричали чайки, было тихо, оттого я слышал их очень отчетливо.

Мои колени тоже вписывались в окружающий синеватый мир – гематомы еще не прошли, но стали менее интенсивными. Я прикоснулся к синяку на левой коленке и надавил. Боль была странной на фоне этого спокойного, тихого мира, неуместной, неловкой, но бодрящей и приводящей мысли в порядок.