Вооруженный коротким луком лесник не проламывался сквозь кусты, а исторгся из них. Заросли выплюнули его в дюжине шагов от Нинсона. Воронёный клювик стрелы смотрел Ингвару в живот. Тетива едва натянута. Тугому короткому луку хватит и этого малого натяжения.

По измазанному тёмно-зелёной краской лицу нельзя было прочесть намерений. Только сумасшедшие зверино-яркие глаза сверкали из темноты. Стрелять он не собирался, это Ингвар чувствовал. Но спустить тетиву мог без колебаний. Это тоже явственно ощущалось.

— Ну? — произнес Нинсон и подивился тому, каким деревянным стал голос.

Для человека, не знакомого с подоплёкой промёрзших костей и голодной тошноты, голос Ингвара казался деревянным, но совсем на другой манер. Не задеревеневшим. А деревянным в самом лучшем смысле этого слова — спокойным, ровным и твёрдым.

Лесник ослабил тетиву и согнул плечи в лёгком поклоне.

— Я Кин. Я провожу вас в лагерь. Гэлхэф, милорд.

Однако после этих слов Кин никуда не двинулся. Он оставил стрелу под указательным пальцем и достал из-за ворота трубочку на тонкой цепочке. Трель разлетелась по округе. В хитром свистке трепыхался маленький шарик.

Ингвар с болью подумал о костяной свистульке, которой пользовалась Тульпа.

Несколько перепуганных птиц шарахнулись с веток над головой лесного охотника.

— И тебе гэлхэф!— ещё раз поприветствовал лучника Нинсон. — Идём скорее к огню.

На поле ещё держались сумерки. Под плотным пологом ветвей уже настала ночь. Фиолетовые треугольники неба там и сям, да красный треугольник костра невдалеке. Ингвар уже не беспокоился о ветках, всё равно в темноте их не отвести. Только прикрывал глаза от хлещущих теней и старался не сбиться с пути.

Уголёк мерцал янтарными люмфайрами глаз, которые ничего не освещали.

Ингвар слышал, как Кин возится с медвежьей шкурой, а потом идёт за ним. Но вскоре лёгкие шаги привычного к лесным тропам часового исчезли. Ингвар чувствовал, что Кин неподалёку, и ожидал, что парень подаст второй условный знак — подудит в свисток, как полагается, подходя к лагерю. Но лесника было не видно и не слышно. Тогда Нинсон сам обозначил своё присутствие, ещё до того, как вышел на поляну.

— Добрый вечер!— громко сказал он.— Гэлхэф, парни!

Смолтолки стихли. Песня оборвалась.

Люди поднимались с чурбаков, расставленных вокруг нодьи.

Рослые бородачи, похожие, как братья. Пивная одутловатость сытого безделья. Отметины засохшего пота и костровой копоти.

«Одни мужики», — подумал Ингвар. Это всё равно как не взять женщину на корабль. Ни один капитан с таким экипажем в открытую воду не вышел бы.

Тогда вряд ли это его люди. Челядь колдуна наверняка должна трепетно относиться к удаче и фортуне. Должна их лелеять. Пусть не по благочестию, пусть по службе. Но на этих простых лицах было написано только скотское равнодушие.

Все оружные — при боевых топорах и ножах. Но без мечей. Стало быть, не служба поддержки. Рядом с каждым на бревне лежал тяжёлый стальной шлем. Мощные наплечники отсвечивали антрацитом, как панцири жуков. Воронёные кольчуги выставлены напоказ, не прикрыты кожухами от лесной сырости.