Инок перекрестился и произнес по этому случаю приличествующую ритуальную фразу, но звать патриарха не спешил.

— Брат мой, — проникновенно сказал он, — его святейшество в своих покоях молится за всех нас, если ты не настаиваешь, то я сам завтра с утра передам ему скорбную весть.

— Можно и завтра, но убитый священник завещал церкви деньги на строительство храма…

— Пожертвование можешь оставить привратнику, оно не пропадет, — перебил меня секретарь, явно теряя ко мне интерес.

— Могу, но мне одному столько денег не донести, может быть, брат, ты сам мне поможешь.

— Что помочь? — не понял он.

— Внести сюда золото и серебро. Только думаю, что лучше бы ты обеспокоил патриарха, чтобы потом не сказали, что ты украл часть казны.

— Такое пожертвование, — растерянно спросил монах, — где оно?

— В мешках, так что иди за его святейшеством и пошли кого-нибудь из служек принести вьюк с лошади, она на вашей коновязи.

Парня как ветром сдуло. Все долгополые, слышавшие наш разговор, так засуетились, что стало ясно, ничто человеческое им не чуждо.

Когда два монаха внесли в приемную мешки с деньгами, из внутренних покоев показался патриарх. Судя по смятому лицу, он отдыхал.

— Ты меня искал, сын мой? — спросил он, протягивая руку для лобызания. — Что еще случилось?

Я коротко рассказал старику всю историю. Тотчас любопытные развязали мешки и все, кто оказался поблизости, застыли при виде груды золотых и серебряных монет.

Посчитав свою миссию выполненной, я, не прощаясь, вышел из резиденции и направился в Разбойный приказ. Этот визит был для меня важнее, чем передача ценностей церкви. Нужно было любыми способами убедить полицейские власти оказать мне содействие, иначе возможность поймать убийцу становилась равна нулю.

В Разбойном приказе самого боярина, в просторечье, министра Внутренних дел, на месте не оказалось. Это меня не смутило, даже напротив — обрадовало: у нас в России испокон века повелось, что чем выше начальник, тем больше от него маразма и бестолковщины. Я попросил какого-то подьячего вызвать для разговора приказного дьяка. Опять помогла близость ко двору, дежурный чиновник энтузиазм не проявил, но дьяка позвал. Звали его Иваном Прозоровым. Ко мне подошел ладно одетый человек с неуловимым выражением лица. Посетителей, кроме меня, в палате не было, и он сразу обратился ко мне:

— У тебя ко мне дело? — спросил он, ласково улыбаясь одними губами, в то время как глаза насторожено ощупывали лицо и одежду.

— Недавно на Поганых прудах произошло убийство, — сказал я, — убили священника, нужно задержать преступника, пока он не убежал из города.

— Да, народ совсем потерял стыд и совесть, ничего не осталось святого! Уже попов убивают! Ладно, спасибо, что донес, мы непременно поймаем разбойников!

— Каких разбойников? — не понял я.

— Тех, что попа убили. У нас не побалуешь! Ты можешь идти, все будет хорошо.