Сам Хак стоял на пляже.

Ровно восемь вечера. Восемь часов одна минута.

Пять, десять, двенадцать минут девятого… мы начали гадать, не было ли все это впустую.

То, что гаражные вороты были открыты, являлось добрым знаком, и мы продолжали надеяться.

Восемь часов пятнадцать минут. Хака, похоже, это не тревожило. Потом я вспомнил, что у него нет часов.

Это наконец-то случилось в восемь шестнадцать, неожиданно и резко, как сердечный приступ.

Первым заметил Мо Рид. Он указал на экран, едва не воспаряя над своим сиденьем.

На пляже возникла Симона Вандер. Буквально из ниоткуда. Камера, встроенная в пуговицу Трэвиса Хака, уловила ее тощий силуэт, плывущий над песком. Мне показалось, что это русалка, выплывшая из океана.

По мере того как он приближалась, пакет в ее руках обретал более четкие очертания. Большой, бумажный, с логотипом «Трейдер Джо». Пока что все шло по плану.

Одежда Симоны была сухой — возможно, она научилась ходить по воде?

Худая, как тростинка, девушка, волосы развеваются по ветру. Она шла вдоль пляжа. Босые ступни погружались в песок. Шла уверенной походкой богатой девицы, привыкшей к уединенности частного пляжа — руки и ноги двигаются свободно, небрежно, пакет раскачивается из стороны в сторону, как будто для нее в мире не существует никаких забот.

Хак стоял неподвижно.

— Откуда она взялась, черт побери? — спросил Майло.

— Не знаю, — ответил Фокс. — Камера отлично ловит вблизи, но на определенном расстоянии изображение фокусируется не сразу.

Словно иллюстрируя его слова, Симона приблизилась к Хаку на пятнадцать футов, окинула его взглядом и остановилась; лицо ее в объективе камеры постепенно обрело четкость. Возможно, выражение этого лица было чуть более напряженным, чем можно было предположить по ее небрежной походке. Зеленоватая подсветка мешала видеть как следует. Лицевые кости выступали сильнее, чем мне запомнилось.

И все же она оставалась красивой девушкой.

Одета Симона была в стиле «южнокалифорнийская милашка 101»: джинсы с заниженной талией, темная блузка, открывающая плоский живот, звенящие металлические браслеты, крупные серьги-кольца. В пупке красовались две сережки. Ветер откинул темные волосы с ее левого уха, открыв одинокий алмазный «гвоздик», поблескивающий в хряще. Изображение было просто отличным.

Хак не шевелился, Симона в течение несколько секунд тоже стояла неподвижно.

— Трэвис. — Звук шел с небольшими помехами, и ее голос казался высоким и отдаленным, чуть приглушенным. Как будто она говорила, набрав полный рот взбитых сливок. Или крови.

— Симона.