- Спасет, — утвердительно кивнула Лидия. — Мы возьмем самых-самых непрославленных людей. Только тогда это будет хорошо. Как ты думаешь, в мои годы фата пойдет?

- Тебе все пойдет, любимая.

- И туфли на шпильках?

- И туфли на шпильках.

...Как они незаметно пролетели, эти два часа! Когда они спустились вниз по скрипучим деревянным ступенькам, над Степновском застыло небо, усеянное крупными звездами. Из поймы Иртыша веяло слабым ветерком. Улицы были безлюдными. В черных сумерках у подъезда стояла черная «Волга». Шофер дремал за рулем, Горелов обнял Лидию и ощутил под ладонью ее похолодевшую руку.

- Какая у тебя горячая ладонь, — улыбнулась она.

- Я и сам... — самодовольно начал Алексей, но она отчужденно оборвала:

- Не говори пошлостей, ты у меня весь ясный, чистый, святой.

- Не буду, — согласился он, наклонившись, поцеловал ее локоть и засмеялся.

- Чего ты? — шепотом спросила Лидия.

- Чудно... От твоих рук опять парным молоком пахнет. Этот запах и в кабине будет мне сопутствовать.

- Ты на какое расстояние подойдешь к Луне?

- Километров на пятьдесят. А что?

- Плюнь на нее, — сказала она, стараясь казаться веселой. Но Алексей почувствовал, как нелегко далась ей эта шутка, и протянул ей в тон:

- Лидочка, ты сегодня хулиганишь. С Луной надо на «вы».

- А ты все-таки сплюнь. И не раз, а все три. И через левое плечо обязательно. Тогда ты непременно возвратишься.

Потом они долго стояли рядом и молча смотрели в опрокинувшееся над Степновском предутреннее небо. Мысленно, с профессиональной точностью он прочерчивал в этом небе гиперболическую кривую, по которой пилотируемая им «Заря» уйдет к Луне. Женщина молчала, угадывая его мысли. Потом он поглядел на светящийся циферблат часов и вздохнул:

- Мне пора. Только ты не ходи провожать к машине. Лучше здесь попрощаемся. Ладно?

- Хорошо. Я не пойду, — послушно согласилась Лидия, и подбородок у нее задрожал. — Я не пойду, — повторила она, борясь с подступающими рыданиями.

В большом кабинете главного конструктора «Зари» было довольно прохладно. За приоткрытыми окнами бесновалась полуденная жара, но конденсационная установка работала безупречно, и столбик термометра показывал всего лишь двадцать четыре. На широком письменном столе лежал развернутый чертеж. Запотевшая от холода бутылка боржоми и два стакана стояли на фаянсовом блюде, щедро разрисованном розовыми лепестками. Тимофей Тимофеевич в широкой белой блузе сидел напротив Горелова в своем кресле, веселыми выпуклыми глазами молча наблюдал за ним.