- Не поймите меня неправильно. В принципе, я согласен с тем, что вы сказали, сделав свои выводы из моих слов. Мы можем шаг за шагом реконструировать жизнь Веласкеса, до мельчайших происшествий. Жизнь при дворе Филиппа IV, как при всех дворах великих монархий, являлась, естественно, гнездом лжи, клеветы и сплетен, но также, а, может быть, именно по этой причине, могучим источником официальных документов, результатов слежки, детальной информации и слухов. И всё это в письменном виде. Вооружившись терпением, с помощью адекватных методов и здравого смысла, не трудно отделить зерна от плевел. Однако помимо того, что мы можем узнать о буднях двора, никто не откроет последнюю загадку человека и художника. Чем больше я смотрю и изучаю картины Веласкеса и самого Веласкеса, тем больше осознаю, какая огромная тайна находится у меня перед глазами. И в самом деле, эта загадка и убеждение в том, что я никогда ее не разрешу, и делает мою работу такой интересной и облагораживает мою скромную жизнь докучливого профессора.
После того, как он замолчал, установилась напряженная тишина, как будто в речи англичанина содержалось обвинение. К счастью, тут же с обычным дружелюбием вмешался герцог.
- Я тебе говорил, чтобы ты с ним не спорила, Пакита.
Девушка окинула англичанина полным значения взглядом и ответила:
- Убедительно, но я еще не вложила меч в ножны.
- Что ж, тогда я предлагаю поменять меч на ложку и вилку, - сказал герцог, указав на дверь столовой, которая только что открылась, и оттуда появилась простоватая служанка и объявила, что обед подан.
Все направились в столовую, но на сей раз, по протоколу и из уважения, Пакита взяла под руку маркиза де Эстелью, прошептав ему на ухо неразборчивую для остальных фразу.
Глава 9
По окончании обеденной молитвы, благословляющей хлеб насущный, которую возглавил суровый и сдержанный падре Родриго, пока служанка обносила гостей дымящейся супницей, сеньора герцогиня поинтересовалась, как обстоят дела с оценкой картин. Герцог, в соответствии с их договоренностью, старался держаться как можно спокойнее.
- Наш друг Уайтлендс вполне достоин своей репутации: он не высказал ни чрезмерного энтузиазма, ни, напротив, пессимизма, а постарался представить объективное, по его мнению, положение дел. Он также предупредил нас, что если мы попытаемся продать наши картины - это будет отнюдь не тот путь, что усыпан розами. Поправьте меня, если я невольно исказил ваши слова.
- Нет-нет, - подтвердил англичанин, не раздумывая. - Всё именно так, как объясняет ваша светлость.
Герцогиня, которая услышала в этих словах лишь то, что хотела услышать, воскликнула, заломив руки и подняв глаза к небу:
- Благословенный Боже, неужели этот ад остался позади? Сколько я взывала в своих молитвах к сердцу Христову и Пресвятой деве, и вот мои молитвы услышаны! И всё благодаря вам, мой дорогой Антоньито, даром что вы протестант! Вы всё равно орудие промысла Господня, Бог вершит свою волю вашими руками - или наоборот, ваши руки творят волю Господню? Что за ерунду я несу? Но, как бы то ни было, я благословляю вас от всего сердца, от имени всей моей семьи и от собственного имени тоже.
Энтони издал невнятный звук в надежде, что его примут за выражение смирения и вежливости, потому что был убежден, что если бы ответил прямо, то ощутил бы мучительные угрызения совести после только что совершенного предательства, и как только наваристый суп избавил бы его от подавленного состояния, он решил попрощаться и избежать сценария, по которому ему бы пришлось пойти на жестокую ложь. Заметив его тревогу, в очередной раз вмешался герцог де ла Игуалада.
- Как жаль, что, исполнив эту миссию, наш друг уедет в свою страну, и кто знает, увидим ли мы его когда-нибудь снова.
- Не говори так, Альваро, - сказала герцогиня. - Где бы мы ни были, да хоть в Америке, и я, и мы все всегда радушно примем Антоньито.
Никто, впрочем, не разделял столь нежных чувств герцогини. Тем не менее, Энтони поверил в их искренность, увидев, как из прекрасных глаз Пакиты исчез сарказм, а глаза ее младшей сестры подернулись печалью. За столом воцарилось неловкое молчание, которое решился нарушить молчавший до сих пор статный маркиз де Эстелья. Непринужденным тоном он заговорил совсем о другом:
- Ну, я тоже буду о нем сожалеть, хотя и по причинам более эгоистического характера. Как любой мадридец из хорошей семьи, я с детства привык бывать в музее Прадо, хоть и должен признать, что не всегда ходил туда с большой охотой. Откровенно говоря, я всегда больше любил поэзию. Тем не менее, наш гувернер часто водил нас в музеи - меня и моих братьев, считая это непременной частью нашего образования, хотя ничему нас так толком и не научил. Мои познания в этой области практически равны нулю, и до Веласкеса мне столько же дела, сколько до деревьев в парке Ретиро. Однако, после нашей с вами беседы я понял, что у меня в руках просто золотая жила, я бы с удовольствием ею воспользовался в компании такого ученого человека, как вы.
Энтони был благодарен ему за этот бессодержательный комментарий, повлекший смену темы, и с поспешностью ответил:
- Я бы и сам с удовольствием, если бы позволяли обстоятельства. Я вижу, вы - человек утонченный, однако боюсь, что наши жизни идут разными дорогами. Не будет ли с моей стороны нескромным спросить, чем вы занимаетесь, сеньор маркиз?