Когда молчат пушки, поют птицы. Может быть, птицы поют и во время стрельбы, но я их не слышу. Уже с час наша артиллерия молчит по случаю обеденного перерыва, и откуда-то, как мне кажется, с неба, голубого и почти чистого, с единственным маленьким белым облачком, доносятся звонкие трели. Что за птица — не знаю, но точно не чибис. Пение чибиса я с детства отличаю от любого другого. В музыкальной школе меня так долго мучали песенкой «У дороги чибис, у дороги чибис…», что я готов был передавить всех чибисов на свете. Пока не начал ездить на ставок Греково. Никто не смог мне объяснить, почему ставок так называется, ведь греков в наших краях маловато. Это была балка в степи, по которой тек ручей. Ее перегородили греблей, чтобы было, где поить колхозный скот. Я еще застал времена, когда в колхозе, поля которого начинались сразу за последними домами города, было большое стадо коров. Позже их всех порезали, потому что стране было нужно мясо. К ставку вела грунтовая дорога, проложенная через два поля, пологая и длинная. Мы неслись по этой дороге на велосипедах, все быстрее и быстрее, кто первый, а над нашими головами тревожно звенели чибисы, будто озвучивая ту смесь страха и восторга от сумасшедшей езды, которая распирала нас. С тех пор пение чибиса для меня — это ключ к порталу в счастливом детстве.

Я сижу на корточках в глубоком окопе, прислонившись спиной к нагретой солнцем стенке его. Смотрю на другую стенку, более темную вверху и светло-коричневую ниже. Земля высохла и покрылась трещинами. Слева от меня сидит на заднице адъютант капитан Поленов, а справа — полковник Магнус фон Неттельгорст. В отличие от меня, не желающего иметь такое счастье, как геморрой, они не знают, что это такое. А может, обзавелись уже, но понятия не имеют, где и почему. Еще правее в наш окоп под углом градусов семьдесят пять втыкается другой, который доходит до рва, который был заполнен водой, но связь с рекой засыпали на входе выше по течению и на выходе ниже да еще и обвалившийся бастион «Гонор» в третьем месте перекрыл движение воды. В итоге уровень ее сильно понизился, а потом наши бойцы докопались до него и начали ссыпать туда землю, образовав еще один переход прямо к бастиону «Глория». Раньше ров был сухим, но перед приходом нашей армии шведы соединили его с рекой. Равелина между бастионами «Гонор» и «Глория» нет, не успели враги соорудить, за что им большое спасибо. В этом окопе лежат прислоненные к стенкам несколько лестниц. Мне видны только концы из светлой древесины, недавно лишившейся коры, двух лестниц. Вижу и двух драгунов возле них. Остальные за поворотом. Это нарушители дисциплины или, как я поделился маркером советской армии, чипки — от ЧП (Чрезвычайное Происшествие). Их по четыре человека на каждую лестницу. Дальше сидят, прислонив фузеи к стенке окопа напротив себя, гренадеры из приданной нам в помощь роты. Они рослые, не ниже метр семьдесят пять. Я тоже пока считаюсь рослым, хотя уже не так выделяюсь, как лет сто-двести назад. У гренадеров шапки островерхие, как и у драгунов, только без шлыка, потому что им тоже надо перебрасывать ремень фузеи через голову, чтобы нести ее за спиной, а руки были свободны, чтобы держать поводья и палаш (драгуны) или гранату и горящий фитиль (гренадеры). В треуголке такой маневр делать труднее, за углы цепляешься. Гранаты лежат в сумках, которые сейчас стоят справа от владельцев. В каждой сумке, в зависимости от диаметра гранаты (от семи до пятнадцати сантиметров), их от трех до пяти. Это пустотелые рубчатые ядра, начиненные порохом, к которому идет фитиль через деревянную пробку, воткнутую в затравочное отверстие. Еще в пробку начали вставлять снаружи веточки-стабилизаторы, чтобы граната летела все время пробкой назад, а изнутри — свинцовую пулю, которая при ударе о твердую поверхность выпадает и утягивает за собой к пороху горящий фитиль. То есть, если первые гранаты срабатывали при догорании фитиля до пороха и частенько их успевали вернуть назад и даже получить во второй раз, то теперь взрыв происходил и от удара, хотя бывали разные варианты. Нынешние гранаты имеют свойство взрываться, когда им вздумается, или не взрываться вообще. Так что гренадер — это жизнь короткая, но не скучная, за что им платят на треть больше, чем остальным пехотинцам. Возле ближнего гренадера чадит костерок, от огня которого по команде атаковать подожгут длинные фитили, чтобы нести их в левой руке и поджигать фитили гранат в правой. Я вчера проинструктировал гренадеров, объяснил, что в первую очередь должны швырять гранаты внутрь бастиона через бойницы. Каменный двухуровневый бастион, хорошо держит удары извне, а вот взрыв одной гранаты внутри способен вывести из строя весь личный состав данного уровня. Драгуны пойдут второй волной, поэтому ждут во второй и третьей линиях апрошей. Кроме фузеи с примкнутым штыком и палаша, у каждого за пояс заткнуты по два заряженных пистолета, закупленных мною в Англии для нужд российской армии. У меня тоже два пистолета в кобурах и сабля в ножнах. Винтовку брать не стал. Снайперская стрельба во время штурма вряд ли потребуется, и саблей я работаю лучше, чем штыком, тем более, что в помещении она удобнее.

Сильно хочется спать. Привык к российской сиесте. Я зеваю так широко, что начинают болеть скулы. Вслед за мной зевает адъютант Поленов. Полковник Магнус фон Неттельгорст спать не хочет. Он еще не приобрел эту дурную привычку. Как обычно перед боем, лицо его сосредоточено. Наверное, молится про себя, хотя впечатление такое, что считает до ста, чтобы заснуть, но никак не получается.

Я достаю серебряные карманные часы. Начало второго. Пора бы атаковать. Кстати, у русских циферблат не на двенадцать, а на семнадцать часов — наибольшая продолжительность светового дня и ночи в разное время года. То есть, время делилось на дневное и ночное, поэтому дважды в сутки, хотя понятия «сутки» еще не существует, часовщик переводил стрелки в исходное положение для наступающего времени, проверяя по специальным таблицам момент восхода и захода солнца. Относилось это только к башенным часам, для бедняков. У богатых были иностранные часы, настенные или карманные, с двенадцатичасовым циферблатом.

Где-то неподалеку грохочет мортира. Все знают, что сигнал к атаке — пять выстрелов подряд из мортир, поэтому напрягаются и прислушиваются. Второй выстрел, третий… Я встаю, стряхиваю комочки земли с левого тупоносого черного башмака с позолоченной пряжкой в виде парусника на подъеме, как будто обидно будет умереть в грязных башмака. …четвертый выстрел, пятый.

Я поворачиваюсь к гренадерам и произношу как можно веселее:

— Ну что, братцы?! За царя, за родину, за веру?!

— Так точно, господин генерал! — бодро отвечает ближний гренадер и вместе с двумя сослуживцами поджигает от костерка длинный фитиль.

— Тогда вперед! — рявкаю я.

Концы лестниц и два драгуна исчезают, а вслед за ними бегут гренадеры с дымящимися фитилями в левой руке. Привстав на мысочки, я смотрю над верхним краем окопа, как проштрафившиеся драгуны перебегают с лестницами через ров, приставляют их к дальней его отвесной стенке, чтобы быстрее выбраться наверх. Гренадеры начинают карабкаться по ним. Какой-то нетерпеливый драгун тоже лезет по лестнице, но его хватают за сапог и стягивают. Вот тут и раздается первый мушкетный выстрел из бастиона «Глория». Сперва я подумал, что попали в бестолкового драгуна, но он поднимается, смотрит на лестницу, которую утягивают наверх, а потом поднимается по другой вслед за своими однополчанами. На дне рва накапливаются все больше драгунов. Шведы стреляют по ним чаще. Наверное, подтянулся весь гарнизон. Один драгун падает навзничь, другой оседает, схватившись обеими руками за простреленную голову.