— Это Жильбер боится, — ответила она, смеясь. — Мое имя не появляется нигде, ни в ежегодниках, ни в телефонных книгах. Я вас уверяю, нет никаких оснований думать, будто моей семье что-то угрожает. Если позволите…

И под взглядом Бертаньяка она направилась к выходу: в толпе легче уйти незаметно.

Болезненное любопытство этой касты избранных, объектом которого она была, очень утомляло. И тяжелые патологии ее пациентов в ОТБ казались ей нормальнее, чем сложные неврозы этих людей.

— Сюзанна!

Женщина приближалась большими шагами. Она двигалась очень быстро, и у Сюзанны было время ее рассмотреть, чего ей не удалось раньше: откинутые назад волосы, выступающая грудь, тонкая талия, мускулистые икры. Слегка мужеподобный облик с очень широкими плечами по моде восьмидесятых, но лицо скуластое, с высоким лбом и прекрасными карими глазами. Богатая, красивая, но одинокая. Идеальный клиент для ее мужа.

— Мне очень неловко. Я поняла, что вы шутили, и должна сказать, что я отстранена от должности. Я спрашиваю себя, кому я помешала… Вы знаете, что это… Они попросту боятся скандала. И я в курсе дела. Я хотела извиниться перед вами.

— Не стоило.

— И еще я хотела вас поздравить. Это, должно быть, очень трудно… Ладно, я больше не стану вас беспокоить. Вероятно, вам докучают вопросами. Прощайте, моя дорогая, не буду вам мешать.

Последняя сцена, которую Сюзанна наблюдала в этот вечер, — Жильбер, окруженный ареопагом женщин, ищущих вечной юности, этакий Мефистофель, который сажает души на цепь дарованной ему силой притягательной власти. И Сюзанна подумала о собственных пациентах — столпились вокруг нее, взор полон других надежд и других страданий.

Вернувшись к себе, а точнее, на квартиру к мужу — ее зарплата не позволяла иметь апартаменты с видом на парк Монсо, — Сюзанна приоткрыла дверь в комнату Эммы, которая спала, а потом зашла поцеловать Анжелику, старшую, которая смотрела телевизор.

Дочь оторвалась от телевизора:

— Где папа?

— Он сегодня очень занят. Что ты смотришь?

Сюзанна узнала некоторых членов семьи Юинг, техасцев, помешанных на нефти и борющихся с проблемами нефтяников. По кабельному показывали старые серии «Далласа».

Поглощенная фильмом, Анжелика не ответила. Сюзанна закрыла дверь.

В гостиной она налила себе вторую порцию водки за вечер и устроилась на диване, положив ноги на низкий столик. Старые шлюхи могли заставить ее мужа резать их тела, и потому он мог ездить на спортивной машине и иметь апартаменты с видом на парк. Сюзанна обвела взглядом комнату. Вроде бы надежды сбылись, однако все здесь было не в ее вкусе.

Не зная почему, она снова подумала о том, кто проводил свою первую ночь в Отделении тяжелобольных. О Данте-Легане, или Данте. Красивое имя. В памяти возникало немало ассоциаций — в первую очередь итальянская поэзия, с которой, впрочем, бедный парень наверняка не имеет ничего общего. Завтра она узнает, как он провел первую ночь в клинике. Будем надеяться, он станет сговорчивее.

Сюзанна вспомнила замечание Фонтана. Она пошла в библиотеку, пробежала взглядом названия на корешках «Плеяд», остановилась на Данте. Вернулась на диван с книгой и, листая, наткнулась на песню XXV о превращении человека в змею, которая привлекла ее внимание исчезновением носа и ушей, а потом увидела фразу, упомянутую адвокатом: «Другой, с насквозь пронзенным кадыком, без носа, отсеченного по брови, и одноухий…»[4]

Взгляд Сюзанны упал на фотографию на полке слева: Эмма на качелях. Этот образ вызвал в памяти другую фотографию — сама Сюзанна тридцать лет назад, в той же позе. Старая фотография спала среди ее вещей. Маленькая девочка, в итоге ставшая хранительницей подобных историй и страданий. Не о таком мечтают в этом возрасте. Этот интерес пришел позже.

Затем она услышала, как открывается дверь. То ли прием подошел к концу, то ли время без мужа пролетело быстро. Сюзанна не решалась вернуться к действительности.