33

Апрель закончился — растратил себя, просочился талой водой в прогретую землю, и май, пришедший ему на смену, установил свои правила. Сады в городских кварталах вспенились белым цветом, обзавелись листвой. Порыкивал первый гром; наскакивали хлёсткие ливни, но их следы испарялись тут же, за считанные часы. Город наполнялся теплом — даже плащи и лёгкие куртки начинали казаться лишними.

Ася каждый день рисовала — самозабвенно, жадно. На её холстах появлялись цветы, деревья, перекрёстки, просёлочные дороги и зеленеющая гора. Но больше всего художницу привлекали виды, которые открывались ранним утром с обрыва. Туда, к восточной кромке плато, она ходила пешком — благо было недалеко, всего километра два от городской окраины. Ей помогал соседский пацан-подросток — доносил мольберт и, получив в награду двугривенный, бежал в школу. Потом в обед возвращался и тащил рисовальные принадлежности обратно домой.

Ивану не нравилось, что она торчит по полдня за городом без пригляда. А если с ней что-нибудь случится? Ася только смеялась — говорила, что польщена заботой, но причин для беспокойства не видит. Тут же, мол, не дикие земли с кровожадными дикарями. Слыша подобные аргументы, Иван вздыхал, в очередной раз мысленно поминал непуганых идиотов — и отступался. Всё равно ведь не мог воспрепятствовать её вылазкам, поскольку с утра пребывал в редакции.

Май промелькнул, а когда начался июнь, инспектор полиции пригласил Ивана на разговор и продемонстрировал заказное письмо, доставленное из столицы регулярным почтовым рейсом. Послание это было адресовано научному клубу, а автором значился пропавший геолог — он извещал, что, отгуляв отпуск, принял решение не возвращаться в Верхневейск на работу. Причина проста — ему предложили другой контракт, более перспективный и денежный.

Письмо, по словам инспектора, уже прошло М-проверку. Почерк и правда принадлежал геологу, подпись также признали подлинной. Дело об исчезновениях, таким образом, закрывалось. Иван вяло возразил — история шита белыми нитками, надо связаться со столичной полицией, чтобы автора письма допросили. Сыщик в ответ лишь пожал плечами. Состава преступления нет, а значит, и причин для допроса — тоже.

Иван не настаивал. Ему и самому начинало порой казаться, что пережитое в промозглом апреле — лишь цепь нелепых случайностей в сочетании с акклиматизационными глюками. Эта версия, проросшая тихо и ненавязчиво, выглядела всё более убедительной с каждой неделей уютно-тёплого лета.

Приближалось солнцестояние, и по этому случаю ожидался городской праздник.

Гулянья должны были продлиться три дня. В пятницу вечером — концерт на центральной площади (из губернского города пригласили ансамбль), в субботу — ярмарка, в воскресенье — кульминация, фестиваль воздушных шаров. Ивана в его редакторской ипостаси такой график вполне устраивал. Пятничный газетный дедлайн подразумевал, что основная часть репортажа сдвигается на следующую неделю и можно будет писать без спешки.

Концерт прошёл скучновато. Ансамбль играл меланхоличный фолк — Иван слышал отголоски, сидя в редакции у распахнутого окна. Фотограф притащил снимки. Наибольшее впечатление производило декольте у солистки. Фотка с ней отправилась на первую полосу, газета — в типографию, а самоотверженная команда «Вестника» — по домам.

У ярмарки, стартовавшей наутро, тоже обнаружился фольклорный уклон. Было много сдобы и пряников, косынок и пёстрых лент, расписных подносов, резных поделок с ауксилитовыми вкраплениями, а также прочей фигни, которая с трудом поддавалась классификации, но явно относилась к народным промыслам. На каждом углу разливали сбитень, дудели в дудки и бренчали на инструментах, которые Иван решил считать балалайками, хотя корпуса у них были не треугольные, а продолговато-округлые.

Иван подговаривал Асю выставить на продажу свои картины, но та упёрлась — работы, дескать, совсем ещё ученические, и требовать за них деньги будет нечестно. «Ну и зря, — говорил он ей, — красиво же рисуешь, народ оценит». Она веселилась: «Тебя бы в критики — я бы давно знаменитой стала на всю страну! Писал бы в рецензиях — красивенькие картины, приятненькие, бегите скорей на выставку». «А что, — подтверждал он с достоинством, — я могу. Вот перейду с регионального уровня на общенациональный и пропиарю тебя по полной…»

Смотровая площадка, где рисовала Ася, была оборудована и для массовых посещений — просторная, с балюстрадой, установленной вдоль обрыва. В воскресенье утром туда начал подтягиваться народ, желающий полюбоваться аэростатами. Дождя не предвиделось — редкие облака снисходительно отодвинулись к горизонту.

Настроение публики соответствовало погоде. Даже мегера-домовладелица Александра Андреевна, с которой Иван столкнулся в толпе, изобразила почти приветливую улыбку. Градоначальник, тоже попавшийся на глаза, скалил зубы и вовсе без перерыва, будто в разгаре была избирательная кампания. Репортёрша Катя явилась в сопровождении нового ухажёра — пилота, с которым познакомилась в апреле, когда ездила на причал делать репортаж. Ухажёр этот имел породисто-волевое лицо, тёмно-синюю униформу и дом в губернском городе, где, собственно, и жил постоянно. Свидания же с Катериной происходили между рейсами в Верхневейск и обратно.

— Ну, так что, шеф? — спросила репортёрша после взаимных приветствий. — Сегодня — как договаривались?

— Да, — подтвердил Иван. — Мы гуляем, Паша работает. Сколько он меня доставал, чтобы я ему первополосный репортаж поручил? Вот и флаг ему в руки.

— Золотые слова.

Катя увлекла хахаля в сторону палаток со снедью. Иван и Ася подошли к балюстраде. Равнина расстилалась внизу — огромная, местами всхолмлённая, ещё не растратившая сочную зелень, несмотря на сухие дни. Лента реки искрилась под солнцем. В излучине виднелись дома с бордовыми крышами, курчавились сады — там был городок, сравнимый по площади с Верхневейском. И там же, возле воды, готовились к старту разноцветные шары — синие, оранжевые, малиновые, лимонные, фиолетовые.

— Ух, — выдохнула Ася, — обидно, что я сегодня без красок и без мольберта.

— А я без смартфона, — сказал Иван. — Вот тут бы как раз пригодилась камера, мегапикселей на двенадцать.