— Да, конечно! — С готовностью отозвался он.

— Думаю, к вам в министерство должна стекаться самая разная информация… — начала я нерешительно. — Помните графа Резанова? Того самого, который из Японии отправился в Калифорнию чтобы заключить договор на поставку продовольствия нашему поселению на Аляске? Нам как-то за обедом об этом князь Долгорукий рассказывал…

— Да, конечно, помню. — не понимая к чему я клоню проговорил Заславский.

— Так вот… Не помню, то ли князь Долгорукий, то ли кто еще мне поведал, что Резанов собирается жениться на дочери тамошнего коменданта, но она не православная, а католичка. И потому нужно испросить разрешения на брак у папы Римского. Вот Резанов и хочет приехать и просить Императора ходатайствовать за него перед папой.

— Да? — удивился мужчина. — Что ж, это его право.

— Я понимаю… — снова замялась я. — Но я хотела бы узнать, не покинул ли он Калифорнию.

— Евдокия, зачем вам это? — Как-то подозрительно подобрался он.

Я тяжело вздохнула, не зная, как так вывернуться, чтобы совсем уж не подставиться.

— Понимаете, если он еще не уехал, то я хотела бы попросить отца походатайствовать о его женитьбе перед Императором вместо Резанова, чтобы эта пара могла обвенчаться уже в этом году и вместе приехать в Россию.

Мужчина явно не понимал зачем мне весь этот сыр-бор.

— Ох! Ну, как вам объяснить? — я как-то даже в отчаянии заломила руки. — Это очень важно! — и умоляюще посмотрела ему в глаза.

Все же я не могла ему признаться в том, что знаю, что если Резанов покинет свою Кончиту, то больше уже никогда не увидит, а она так и останется его ждать до конца своей жизни, обрекая себя на одиночество и ожидание.

Не знаю, действительно ли между этими двоими вспыхнула такая большая любовь или они руководствовались какими-то своими личными или политическими мотивами, но у меня в голове в этот момент звучали слова песни из легендарной рок-оперы «Юнона и Авось»:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь.

Ты меня никогда не увидишь.

И почему-то очень хотелось, что бы эти пронзительные слова были написаны к другой истории. Не к этой! Потому что на эту я могла повлиять и что-то исправить.

Не знаю, что он прочел в моих глазах, однако все же задал свой прежний вопрос:

— Зачем вам это, Евдокия?