— Как не было? Ведь дед, твой отец…

— Его ведь тоже не было, — напомнил отец с дьявольской холодной мягкостью.

Что за?..

— Ох… — Я не знал, что и сказать.

— В сущности, почти неважная деталь, крайне мало повлиявшая на результат. Но если, конечно, я помню правильно — или мы помним правильно — и если наша память не является поддельной, мы действительно помним несколько разные миры, а значит, либо что-то делать уже поздно, либо можно предположить, что некоторые незначительные изменения в деталях никак не могут быть по-настоящему фатальны для будущего. И будут играть какую-то роль только очень заметные отклонения, которые будут бросаться в глаза. И тогда… — отец неопределенно пожал плечами. — Тогда, думаю, нам будет нетрудно решить, нравится ли нам такое отклонение или нет.

Я не сразу уловил окончание этой речи, увлекшись воспоминаниями о том, что рассказывал дед о битве при Павии. И только через несколько секунд понял, что именно было сказано.

— То есть?.. Нравится ли? — уточнил я, совершенно сбитый с толку и не знающий, на каком я свете. Хотя не знал я этого с самого утра.

— Именно так. Мы все равно не можем сказать с уверенностью, что все, что мы помним — истина в последней инстанции и следовательно, нет никакого смысла стремиться соблюсти все до точки. Мы не можем предсказать, какое из наших действий приведет к нужному или ненужному исходу. Значит, остается действовать так, как нам покажется справедливым и наилучшим.

— А, вот как… Тогда что, если попробовать отменить Варфоломеевскую ночь? А не помогать ей совершиться, если она вдруг этого не пожелает?

— Почему бы и нет, если получится. — Он сказал это почти легкомысленно, как само собой разумеющееся.

Я не сел, а почти упал на софу, задев прислоненную к ней гитару, и она гулко зазвенела. В голове у меня лихо кружилось, и отнюдь не от недавнего хереса.

— Только не увлекайся, — предупредил отец. — Нам не стоит делать первый ход по причинам, которые мы оба прекрасно понимаем. Мы оба их только что высказали.

Да. Кому это будет на руку?

— История или не история, — проговорил я медленно. — Рушится мир или нет, правильно или неправильно. Просто «делай, что должен, и будь, что будет». Старый рыцарский закон. Это единственное, что остается.

Отец усмехнулся.

— Ну что ж, — сказал он, — и если завтра после этого разговора мы не проснемся инфузориями-туфельками, есть некоторый процент вероятности, что этот эксперимент учинили не самые последние мерзавцы на свете.

— Не знаю, может и это возможно. — Голова у меня все еще кружилась каруселью, но стало легче. Действительно, стало.

Отец пристально посмотрел на меня и испустил легкий, почти не слышный смешок.

— Нет, все-таки не Ван-Дейк, — сказал он с уверенностью, и меня разобрал смех.