— Навряд ли все, — вслух усомнился Огюст.

— Но все же многие, — вежливо ответила Жанна.

Возможно, доживи Нострадамус до этого дня, он бы только выругался, да и сжег все свои «Центурии» в жаровне на треножнике. Впрочем, кто знает.

— У вас нет никаких дурных предчувствий? — спросил Огюст. Готье тихо кашлянул и принялся оттирать Огюста в сторонку.

— Не знаю, — задумчиво сказала Жанна, и глаза ее подернулись сиреневой дымкой. — Просто не знаю…

Предчувствия у нее бывали, и порой удивительные. Но кажется, она все же не почувствовала, что с нами всеми что-то не так. Только этого не хватало… с самыми мрачными чувствами я отодвинулся подальше и обнаружил, что зачем-то все еще сжимаю мячик Лигоньяжа. Подбросив мячик, я перебросил его назад хозяину. Лигоньяж же вдруг воодушевился при мысли о намечающемся праздничном турнире.

— Нет, правда, Шарди, — возгласил он, снова швыряя мне мячик, который я запустил на этот раз Огюсту. — Нам с вами надо непременно сойтись в благородном поединке, чтобы выяснить, кто же из нас достойней благосклонности мадемуазель Жанны!

— Последнее слово я бы оставил все же за самой дамой, а не за каким-то поединком, — заметил я, и похоже, Жанна этим словам обрадовалась.

— Браво! — похвалил Лигоньяж. Огюст решил мячик не отдавать — подкидывал и ловил его, кажется, окончательно сосредоточившись на этом занятии. — Кстати, об этом недоноске Дизаке. Я тоже хочу принять участие, черт побери! Знайте, я всегда готов отомстить ему за вашу смерть и стать вашим наследником относительно вашей дамы сердца!

— Размечтались! — возмутился за меня Готье, отбирая мячик у Огюста.

— Сердечно благодарен, Лигоньяж, — усмехнулся я, — но я справлюсь сам. И довольно об этом.

Этот разговор явно не нравился Жанне. Зачем же и дальше ее расстраивать? Готье снова бросил мячик Огюсту.

Лигоньяж расхохотался, будто сморозил хорошую шутку. Будь мячик у меня, сейчас он летел бы ему в нос, а мячик был твердый, плотно набитый конским волосом… Огюст посмотрел на Лигоньяжа, взвесил мячик в руке, но в весельчака все-таки не запустил. И Лигоньяж набился мне в компанию вторым секундантом. А ведь разговоры разговорами, но мы и правда уже убивали, не раз, и даже этим самым оружием — этот испанский клинок, мирно покоящийся в ножнах на моем бедре, мой беспечный и коварный сообщник, верный друг, красивый и опасный. Диана-охотница — она смела и решительна, и ее пистолет был заряжен. Но она еще никогда не стреляла в человека. И мне показалось, что граница, пролегающая между нами, стала еще шире и глубже. Я вздохнул и посмотрел вокруг.

Воздух был пьяняще свеж, с нотками еще далекой осени, а свет прозрачен и золотист как нежный мед, как золотое шампанское. Ветер продолжал раскачивать вершины, сходящиеся и расходящиеся в древнем танце. Листва, бурая и желтая, багряная и зеленая, понемногу осыпалась вниз, устилая землю драгоценным ковром из старинных монет, еще ярких и уже слежавшихся и потемневших, никому не нужным кладом. Мы тоже листья, цепляющиеся за ветки, осыпающиеся, гонимые ветром или давно превратившиеся в смирную темную твердь и все наши сокровища, мысли, действия, жизни, тоже по большому счету никому не нужны. Я встретился взглядом с Жанной, с ее зелеными и такими живыми драгоценными глазами.

И я еще спрашивал: «осталось ли хоть что-то?» Быть может, даже стало глубже и сильней оттого, что теперь ко всему примешивалась смертельная тоска и боль — не придется ли бросить все, отказаться от всего на свете ради того, о чем я даже не имею представления. Ради того, что ужасно началось для всех, кого мы знали и помнили в совсем другом мире, тех, кто еще не родился и, возможно, не родится никогда, ради того, что наверняка обернется и кончится самым скверным и гнусным образом для нас самих. Нет, если в мире такое возможно, он не достоин души, жизни и смерти ни одного смертного!

Но вокруг лился золотистый свет. Нет, я был не прав. Не нужно ждать следующего столетия. Шампанское пьянило и играло — и готово было разорвать бочку, со всеми ее стальными обручами.