Риз сообщил, куда он собирается завтра и какие сведения рассчитывает получить. Он спросил, готова ли я отправиться с ним. Я ответила: «Нет».
Пусть я перед Тамлином в долгу за спасение Риза. Я искренне могла пожелать ему счастья и мира в душе, но видеть его не хотела. Говорить и вообще иметь с ним дело – тоже. И это нежелание сохранится еще надолго. Возможно, навсегда.
Пока Риз не предложил мне отправиться ко Двору весны, у меня было хорошее настроение. Упоминание о Тамлине разом его испортило. Я сегодня не собиралась к Рессине. Но дома мне не сиделось. Захотелось развеяться, и я пошла.
Я была почти у цели. Из мастерской Рессины доносился смех. Ее друзья-художники уже собрались на еженедельную творческую встречу. Оставалось пройти несколько шагов и постучать в дверь.
«Не знаю, получится ли у меня», – призналась я Ризу.
«Хочешь, я пойду с тобой?» – помолчав, предложил он.
«Писать картину?»
«Из меня бы получилась превосходная обнаженная натура».
Я улыбнулась, не обращая внимания, что была не одна. Мимо меня безостановочно двигался поток горожан. К счастью, капюшон скрывал лицо.
«Ты уж меня прости, но делить с другими такое сокровище, как ты, я не хочу. Даже в качестве обнаженной натуры».
«Тогда я попозирую только для тебя. – Связующая нить донесла его чувственное прикосновение. Меня обдало жаром. – Помнится, однажды мы с тобой славно художничали».
Перед глазами мелькнула горная хижина и кухонный стол. У меня пересохло во рту. «Нахал».
Риз усмехнулся. «Хочешь идти к ним – иди. Не хочешь – не ходи. Выбор за тобой».
Я поглядела на свернутый холст, на мешок с кистями и красками. Каких-нибудь тридцать шагов отделяло меня от дома Рессины, из окон которого призывно лился золотистый свет.
«Я знаю, чего мне хочется».
Никто не заметил, как я исчезла, перебросившись внутрь заколоченной галереи. Доски на окнах не пропускали свет. Я сотворила несколько светящихся шаров, осветив заброшенное помещение.
В окнах не было стекол. Жизнь покинула галерею Пиланы почти год назад. Естественно, внутри было столь же холодно, как и на улице. Я опустила на пол холст и мешок и, пританцовывая на месте, осмотрелась.
До нападения здесь было очень уютно. Сквозь громадное окно на южной стене светило солнце. Свет проникал и сквозь окна в сводчатом потолке. Сейчас и на их месте темнели доски. Я прикинула размеры галереи: пятьдесят локтей в длину, тридцать в ширину. Вдоль боковой стены – прилавок. У задней стены – дверь, которая вела в кладовую или в мастерскую Пиланы. Моя догадка наполовину подтвердилась: все-таки кладовая. Узкие окошки вверху давали мало света для живописи. Несколько расколотых умывальников, металлические столы, заляпанные краской, флаконы и окаменевшие тряпки.
В галерее не было картин, однако сохранился дух живописи. Я вдыхала его, как воздух. Спокойствие этого места передалось и мне.
Чутье подсказывало: галерея одновременно была и мастерской Пиланы. Она работала, а посетители разглядывали картины, развешанные по белым стенам. Ей не требовалось уединение. Она переговаривалась с гостями, отвечала на вопросы и продолжала творить… Белые стены закоптились. Сколько я ни пыталась, не могла представить их увешанными картинами.