Таким жестам Леонид тоже учился (жена и учила), правда, получалось пока плоховато, через раз, и этак – с натяжкою, словно бы через силу. А вот у Маши все выходило само собой – вальяжно, царственно и без малейшего налета пошлости. Ну, еще бы, чай, не крестьянка, а княжна, принцесса крови.

– Угу, угу…

Хлебнув вина за здоровье королевской четы, юноша перешел к делу, ради которого и явился. Рассказать, пока не забыл – поведать о фон дер Гольце.

– Ну-ну-ну! – подогнал Магнус. – Говори, говори… Очень даже интересно послушать.

Еще из прежней своей – ревельской – жизни Петер знал многое, а уж о столь своевольном бароне – тем более. Вот и сейчас говорил о том, что старый барон жесток без меры, своенравен и себе на уме, что верить ему нельзя ни в коем случае, и лучше всего держать под постоянным контролем, приставив верного человека.

– Только человек этот должен быть очень близко, государи мои, – закончил юный мажордом. – И в любой момент – быть готовым к самой лютой смерти.

– Вот! – глянув на мужа, Мария Владимировна со значением пристукнула ладонью по столу. – А я тебе что говорила? Нельзя Александру к нему… страшно. Лучше ей какого другого жениха подобрать, хоть из тех же баронов.

Арцыбашев хмыкнул:

– Думаешь, они лучше, что ль?

– Ничуть не лучше, – тут же подтвердил Петер. – Точно такие же. Но фон дер Гольц – самый из них сильный. И дружина у него многочисленна, и вассалы – рыцари. Да и замок Гольц – неприступен, что уж тут говорить.

– Ну, положим, супротив пушек никакой замок долго не выстоит, – вскользь заметил король. – Однако ты прав, с таким могущественным вассалом нужно держать ухо востро. Кстати, сегодня же отправим к нему вестника. Пусть собирает войско. Пора выступать к Раковору! Еще что-то?

– Еще не все о старом бароне, – мажордом скромно опустил глаза. – Если позволите…

– Давай уж!

Вот тут Петер опирался больше на слухи, так и сказал – «все знают», значит, конкретно никто ничего утверждать не смог бы. Говорили, что старый барон свел в могилу всех своих трех жен, одну за другою. Нет, нет, не задушил и, боже упаси, не повесил! Просто они все как-то чахли и умирали, бедняжки… Значит – отравил, тут и думать нечего. Еще что касаемо семьи фон дер Гольца – два сына барона погибли в сражениях, говорят, славные были рыцари, земля им пухом. Еще имелась дочь, и вполне здравствовала, замужем за рижским купцом.

– За купцом! – ахнула Маша. – Это что же – могущественный и надменный барон свою дочку за купчишку отдал? С подлым сословием породнился!

Юноша поднял глаза потолку:

– О, ваше величество! Если б вы знали, сколько у того купца денег! Что же до рыцарской чести, так она лет триста назад, наверное, и была. А нынче честь не в чести, в чести – деньги, такие уж поганые времена, что даже доблестный рыцарь за презренный металл мать родную продаст, потом купит обратно, и снова продаст. Не рыцари, а евреи краковские! Такие же и у старого барона вассалы – бесчестные, алчные… Да других-то нынче и нету.

Утром, усердно помолив Господа об удаче, начальник шведской артиллерии под Везенбергом, тучный усач в сверкающей кирасе и шлеме с петушиным пером, велел перетащить орудия поближе к осажденной крепости. Этим важным и трудоемким делом пушкари и приданные им на помощь рейтары занимались почти до полудня, и хорошо, что снег еще не растаял, иначе провозились бы и до вечера.

Огромные «единороги» и мортиры встали на самых передовых земляных укреплениях – шанцах, примерно в полверсте от ворот Везенберга. Главный артиллерист лично рассчитал траектории полетов ядер, пушкари тщательно навели стволы и, зарядив орудия, вытянулись, в полной готовности поглядывая на своего командира. Приказ не заставил себя ждать – усач в начищенной до блеска кирасе вытащил из ножен шпагу… поднял… Махнул:

– Огонь!!!