Солоневич заключает: «Это был период лучшего управления, какое когда-либо имела Россия, лучшего она с тех пор НЕ ИМЕЛА НИКОГДА» (с. 4). Далее. Русским гуманистам преподносили английский Habeas corpus (закон о неприкосновенности личности, принят английским парламентом в 1672 г.), совершенно забывая упомянуть, что в нашей, якобы варварской Руси «ГАБЕАС КОРПУС АКТ» был введен на 120 лет РАНЬШЕ АНГЛИЙСКОГО: по Судебнику 1550 года администрация не имела права арестовать человека, не предъявив его представителям местного самоуправления – старосте и целовальнику, иначе последние по требованию родственников могли освободить арестованного и ВЗЫСКАТЬ с представителя администрации соответствующую пеню «за бесчестье». Но этого мало. Ключевский говорит о «старинном праве управляемых жаловаться высшему начальству на незаконные действия подчиненных управителей»… «Истцы могли даже вызвать своего бывшего управителя на поединок»… «Съезд с должности кормленщика, не умевшего ладить с управляемыми, был сигналом к вчинению запутанных исков о переборах и других обидах. Московские судьи не мирволили своей правительственной братии…»
Судебник 1550 года не был особым нововведением, он лишь оформил писаное и неписаное право, которым и ранее жила Московская Русь. И.Л. Солоневич считает: «Самоуправления, равному московскому, не имела тогда НИ ОДНА СТРАНА В МИРЕ, ибо повсюду, до середины или даже до конца XIX века все европейское самоуправление носило чисто сословный характер…. реформы Александра Второго были только очень бледной тенью старинного земского самоуправления Москвы» (с. 15).
Допетровскую государственность Иван Лукьянович определяет как исключительный в истории человечества пример внутреннего единства, сочетавшего ДВА основных принципа державного строительства: САМОДЕРЖАВИЕ и САМОУПРАВЛЕНИЕ. Это единство спаивалось единством религии.
Возвращаясь из Московской Руси, потерянной нами три века назад, в сегодняшнюю Смуту начала XXI века, трудно говорить о народности, русскости, о национальном самосознании, шельмовавшемся семь десятилетий подряд официально, с высоты богоборческого и космополитического государства и почти столько же десятилетий до этого – неофициально – кланом Лавровых и Милюковых.
Выдающийся русский мыслитель Иван Александрович Ильин (1883–1954) не был самостийным производителем философских идей, но – верующим христианином, последовательным исповедником Православия. На мой взгляд, сие увеличивает авторитетность его суждений, их сопричастность соборному русскому сознанию. Тема народности или национализма рассматривалась Ильиным неоднократно в статьях сборника «Наши задачи» и в работах «Путь духовного обновления» (1935 г.), «Основы христианской культуры» (1937 г.).
«Жизнь человечества на земле, – говорит Ильин, – подчинена пространственно-территориальной необходимости» (Здесь и далее цит. по: И.А. Ильин. Собрание сочинений. Т. 1. М., «Русская книга», 1993. с. 170). Оседлость культурного человека, зависимость его от условий расстояний, климата, расы, хозяйства, государственной власти и законов, языка и обычая прикрепляет его и вынуждает войти в организованные волевые союзы местного характера. «Беда, опасность и страх научают человека солидаризироваться со своими ближними, из этой солидарности возникают первые проблески правосознания». И, таким образом, «патриотизм» оказывается, по-видимому, неизбежным, целесообразным и жизненно полезным» (Там же, с. 171).
Но это, по мнению Ильина, есть результат действия инстинкта самосохранения. Подобная человеческая солидарность как бы дана природой и у многих народов, в особенности малых, этим уровнем нередко и ограничивается. Есть, однако, высшая солидарность, сплоченность в духе. «… Любовь к родине есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и потому благодатный. Только при таком понимании патриотизм и национализм могут раскрыться в их священном и непререкаемом значении… (с. 172). Инстинкт и дух должны взаимно дополнять и укреплять друг друга, чтобы «инстинкт получил правоту и форму духовности, а дух получил творческую силу инстинктивности». Патриотизм есть любовь. Инстинктивная прилепленность к родному. Поэтому патриотизм всегда инстинктивен. Но не всегда духовен. «Родина есть нечто для духа и от духа». Что же касается территории, языка, расы, пространственно-рядом жительства людей и пр., то все это не более, чем «жилище родины, ее орудие, ее средство, ее материал, но не она сама». «Родина есть духовная реальность». Патриотизм, как считает Ильин, может жить лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное.
Прежде всего – в святынях своего народа. «Именно духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибнуть за него. В ней сущность родины, та сущность, которую стоит любить больше себя».
Существуют эмпирические данности – внутренние, скрытые в самом человеке (раса, кровь, темперамент, душевные способности и неспособности) и внешние (природа, климат, соседи). Эти данные, полученные нацией от Бога и от истории, должны быть проработаны духом. Впрочем, и сами они лепят дух народа. Бремя заложенного преодолевается только творчеством, созданием новых ценностей «в страдании, в труде, во вдохновении». «… И вот в этом творчестве и особенно в этом духовном творчестве каждый народ имеет свои специфические особенности, образующие его национальный духовный уклад или… его национальный духовный акт». Наиболее глубокое единение народ получает при одинаковом созерцании единого Бога, т. е. при одинаковой Вере. Патриотическое единение будет несомненно более тесным, интимным и прочным там, где нация связана не только единой территорией, климатом, государством, хозяйством, но и «духовной однородностью, которая доходит до единства религиозного исповедания и до принадлежности единой и единственной церкви». Вот почему сыны погибели постоянно навязывают нам инославные конфессии и секты, нацеливаясь еще более раздробить и расчленить русский народ. Помимо чисто духовной грани нашествие инославия есть прямая угроза нашей национальной безопасности.
Обосновать идею родины и чувство патриотизма значит, по мнению философа, показать не только их неизбежность и естественность в историческом развитии народов и не только их государственное значение и культурную значимость, но – их верность перед Богом, их «правоту перед всем человечеством».
Таким образом, Ильин не только обосновывает и оправдывает патриотизм как любовь к родине, но и считает эту любовь священным духовным актом. «Национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, или духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих. И ради создания этой духовной музыки народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах…» (Там же, с. 196).
«Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны…» (с. 200).
Отдельную главу в «Основах христианской культуры» Ильин посвятил проблеме ХРИСТИАНСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА.
«Национальное чувство не только не противоречит христианству, но получает от него свой высший смысл и основание, ибо оно создает единение людей в духе и любви, и прикрепляет сердце к высшему на земле – к дарам Святого Духа… Вот почему христианская культура осуществима на земле именно как национальная культура и национализм подлежит не осуждению, а радостному и творческому приятию» (с. 324). У каждого народа инстинкт и дух живут по-своему и создают неповторимое своеобразие. У каждого народа «особая, национально-зарожденная, национально-выношенная и национально-выстраданная культура». «И это хорошо. Это прекрасно. И никогда не было осуждено в Писании». Заметим, что это пишет верный сын Православной Церкви. Само намерение упразднить богатство исторического сада Божия, свести все к равенству песка могло зародиться только в больной и злобной душе или же в мертвом и слепом рассудке. Ильин безоговорочно осуждает безбожный интернационализм, стирающий все многообразие созданных Богом этносов. Пошлую и всеразрушительную «отмену» национализма почерпнуть из христианства, из Евангелия было бы невозможно.
Поскольку христианство подарило миру идею личной, бессмертной души, индивидуальной по своему дару и по ствоей ответственности или – иначе: идею метафизического своеобразия человека, постольку и идея метафизического своеобразия НАРОДА есть лишь верное и последовательное развитие христианского понимания. Ильин приводит слова Преподобного Серафима Саровского о том, что Бог печется о каждом человеке так, как если бы он был у него единственным. Так неужели, спрашивает Ильин, Господь будет проклинать своеобразие народной жизни, как начало зла, и отметать, как грех и мерзость? Конечно, нет. Национализм есть любовь к исторически-духовному облику своего народа, вера в его богоблагодатную силу, воля к его творческому расцвету и созерцание своего народа перед лицом Божиим. Наконец, национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. «Вот почему истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету. Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия» (с. 326).
Ильин отмечает, что ненависть и презрение к другим народам отнюдь не составляют существа национализма. Ведь можно злоупотреблять чем угодно, не только национализмом, но, например, гимнастикой, искусством, любовью, но из факта извращения перечисленных явлений вовсе не вытекает их отрицание по сути.
Сегодня часто приходится слышать, что Церковь, дескать, – вне политики, вне государственности, вне державного строительства. Т. е. вне родины, вне народных чаяний, вынужденно реализуемых в т. ч. в гражданской деятельности. Русский христианский философ, напротив, утверждает следующее: «Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не «одна сторона жизни», а сама жизнь и вся жизнь». «Церковь призвана, церковь обязана указывать людям – и Царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и ученым, и поэтам, и живописцам, и промышленникам, – то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, – где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царствия Божия» (с. 321–322).
В христианстве мы видим как бы два направления, две позиции. Часть христиан действительно уходит от мира, в скиты и кельи. Монашество выработало целую систему душевного очищения. Но мироотвержением части верующих отнюдь не ограничивается христианская миссия на земле. Вселенная создана Богом – и небо, и земля, и море и «все, что в них». Поэтому Богосозданный мир не может подлежать хуле и отвержению. Христианство приняло мир, благословило человека в мире и стало учить его не только искусству умирать, но и искусству по-христиански жить и творить культуру. Евангелие учит не бегству из мира, а христианизации его. Наука, искусство, право, хозяйство, НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ подлежат творческому обновлению в христианском духе.
Иван Ильин видел грядущую Россию как национальное государство, ограждающее и обслуживающее русскую национальную культуру. «Первое пробуждение, может быть, будет страстным, неумеренным и даже ожесточенным, – писал философ, – но дальнейшее принесет нам новый русский национализм с его истинной силой и в его истинной мере». Русская сердечность и простота всегда сжимались от черствости, чопорности и искусственной натянутости Запада. Не случайно и то, считает Иван Александрович, что русская созерцательность и искренность никогда не ценились европейским рассудком и американской деловитостью. С большим трудом европеец постигает особенности русского правосознания – «его неформальность, его свободу от мертвого законничества, его живую тягу к живой справедливости и в то же время его наивную недисциплинированность в бытовых основах и его тягу к анархии».
Описывая кризис современной, прежде всего европейской или атлантической, культуры, Ильин с горечью пишет, что за последние ЧЕТЫРЕ ВЕКА и, в особенности, за последние два века (XVIII и XIX) европейцы перестали воспринимать религию, как центр духовной жизни, как ее главный источник. «Постепенно слагается и крепнет культура без веры, без Бога, без Христа и Евангелия». При этом «образовался широкий антихристианский фронт, пытающийся создать нехристианскую и противохристианскую культуру». Сходный процесс, увы, начался в России именно с реформ Петра Первого.