Вероятно, у человека, так отделившегося от своей среды, на совести лежат зловещие тайны. Еврейское несчастье заключалось в том, что, где бы ни селились евреи, у местных жителей они всегда вызывали недоверие и неприязнь. Те не понимали, что евреи, потеряв родину и рассеявшись по миру, панически боялись утратить национальное самосознание, исчезнуть как единый народ. Они превратились в сообщество, подчиненное правилам, которые они внедрили во все сферы духовной, общественной и семейной жизни. На протяжении столетий, изо дня в день, везде, куда бросала их судьба, евреи героически боролись за то, чтобы сохранить верность Богу и традиции. Иными словами – чтобы выжить.
Антоний Слонимский неслучайно упомянул Грубешов в своем послевоенном стихотворении. Оттуда был родом и его прадед, Авроом-Яков Штерн. Это о нем поэт писал в том же стихотворении:
Прадед поэта, часовщик-философ, гениальный самоучка, известный изобретатель, конструктор первой в мире «счетной машины», фигурирует во многих энциклопедиях, нам известны перипетии его жизни и приблизительная дата рождения. Одни утверждают, что он родился в 1762 году, другие – что в 1769-м. Прадед Януша Корчака ничего выдающегося не совершил, его биографией никто не занимался. Но предположим для ясности повествования, что эти жители старого Грубешова были ровесниками. Раз оба родились в одном и том же местечке, в одной и той же ортодоксальной еврейской среде, наверняка они были знакомы. Знакомы были и их правнуки. Оба писали. Оба жили в Варшаве. Хотя Слонимский был на семнадцать лет моложе Корчака, но принадлежали они к одной среде – польской интеллигенции еврейского происхождения. Интересно, случалось ли им когда-нибудь разговаривать о Грубешове, о дорогах, что вели их предков к польской культуре в те крайне драматичные времена?
5 августа 1772 года царица Екатерина II, австрийская императрица Мария-Терезия и прусский король Фридрих II Великий подписали в Петербурге конвенцию, согласно которой им доставалось по трети польской территории. В 1773-м польский сейм под давлением трех сверхдержав ратифицировал первый раздел Польши. Протестовал только испанский король. Остальная Европа молчала. В истории польских евреев тоже закончился определенный этап. Они больше не были единым сообществом, худо-бедно живущим в одной стране. Теперь над ними властвовали три государства, и подчиняться они должны были трем разным правовым системам. В результате раздела Грубешов перешел к Австрии. Два еврейских мальчика из польских подданных стали австрийскими. У них дома говорили: «Лишь бы хуже не стало».
Мир гоев, независимо от того, кто в нем правил, всегда вызывал у евреев страх. Гой считал их причиной всего земного зла, грабил их и жестоко карал за несуществующие провинности. Гой был непредсказуем. Никогда нельзя было предугадать, чего опасаться с его стороны. Однако, несмотря на свое всемогущество, он не заслуживал уважения. Дела вести он не умел, разбазаривал деньги, не ценил знания, мудрости, образования. Польские и украинские дети голодали так же, как и еврейские, были точно такими же чумазыми и оборванными. Но они никогда не держали в руках книжек, не умели читать и писать. Как и их родители, дедушки, бабушки.
В еврейском доме, даже самом бедном, всегда хранились религиозные книги – их передавали из поколения в поколение, мужчины в семье изучали их. Когда еврейские мальчики начинали говорить, их заставляли повторять стихи из Библии. Когда им исполнялось три года, их учили читать еврейские буквы. В четыре, а порой даже в три года их отдавали в хедер, начальную религиозную школу. Письмо, чтение, перевод священных текстов, четыре арифметических действия, основы морали и правила поведения – вот программа, которую им предстояло усвоить к восьми годам. С восьми до тринадцати они изучали Талмуд и комментарии к нему. Дети были обязаны заучивать все на память: каждое новое сведение повторяли до тех пор, пока оно не откладывалось в голове. Корпение над книгами, которое высмеивали гои, – проверенный временем метод тренировки памяти и мышления.
Будущий прадед Антония Слонимского был чрезвычайно умным человеком. Он учился с охотой и ставил в тупик меламеда своими неожиданными вопросами. Будущий прадед Корчака, наверное, не отличался способностями к учебе и высокими жизненными притязаниями. Он знал свой путь, от рождения до смерти размеченный Божьими заповедями. В тринадцать лет – бар-мицва, то есть торжество, знаменующее совершеннолетие. Потом – труд, который позволит ему вести самое скромное существование. Брак с девушкой из религиозной семьи. Много детей, согласно повелению Торы: «Плодитесь и размножайтесь». Каждый новый день, неделя, месяц, год подчиняется устоявшемуся ритму религиозных обычаев и праздников. Все понятно и предсказуемо. Иной судьбы он и вообразить не мог. Но императрица Мария-Тереза решила изменить его судьбу.
И она, и деливший с нею власть сын Иосиф II сразу же принялись вводить на захваченных территориях австрийские законы. Одним из множества дел, что требовали решения, был «еврейский вопрос». Австрийский просвещенный абсолютизм, прикрываясь возвышенными фразами, поставил целью изгнать из страны тех евреев, что были победнее, а богатых германизировать. Правительство ввело налог, так называемую «плату за покровительство»[4]. За немалую цену – четыре гульдена с семьи – евреям разрешали остаться там, где они жили веками. Тех, кто не мог уплатить, тысячами высылали за границу.
Многочисленные законы для «неверных» ограничивали торговлю и возможности заработать – евреи, и так с трудом сводившие концы с концами, теперь нищали все больше. Воинская повинность, до того не распространявшаяся на евреев, посеяла в общинах панику. Военная служба означала не только разлуку с семьей – она нарушала основные принципы иудаизма. Армия заставляла евреев отказаться от традиционной одежды, сбрить бороду; невозможно было справлять субботу и другие праздники, соблюдать кашрут. Приказ одеваться на европейский манер, отправлять детей вместо хедеров в светские школы, где обучение велось на немецком, пользоваться немецким языком в официальной переписке или общаясь с государственными учреждениями – все это грозило евреям потерей индивидуальности, которую они так тщательно охраняли до сих пор.
Тяжелее всего были указы, которые ограничивали прирост еврейского населения. Один из первых декретов Марии-Терезы значительно усложнял регистрацию еврейских браков. На каждый брак требовалось согласие австрийского чиновника, а согласие можно было получить лишь в том случае, если кандидат в мужья имел свидетельство об окончании светской школы и мог оплатить брачный взнос. В зависимости от семейных доходов и от того, какой из сыновей женился – первенец или кто-то из младших, – минимальная цена составляла четыреста рейнских злотых, максимальная могла превышать сто дукатов[5].
В 1787 году для евреев были введены обязательные фамилии, чтобы облегчить процедуру сбора налогов и призыва. До того в ходу были только имена: как правило, к собственному имени человека добавлялось имя его отца, например «Авраам бен Моше». Новое имя должно было звучать по-немецки. От воли чиновника зависело, будет ли оно звучать нейтрально (например, Клейнманн – «маленький», Гроссманн – «большой», Кауфманн – «купец») или же это будет смехотворный, нелепый набор слов: Муттермилх – «молоко матери», или Каценелленбоген – «кошачий локоть».
Будущему прадедушке Слонимского, Авроому-Якову, повезло. Он получил фамилию Штерн. На немецком это означает «звезда». Поначалу он был простым помощником грубешовского часовщика. За пару лет он и вправду разгорелся, как звезда. Будущий прадедушка Корчака, Элиезер-Хаим, получил фамилию Голдшмидт («золотых дел мастер»), которая со временем превратилась в «Гольдшмит». Может, кто-то из семьи был ювелиром?
В 1787 году грубешовскому стекольщику, по нашим предположениям, исполнилось двадцать пять лет. Согласно религиозным предписаниям, к этому времени он уже давно должен был жениться (считалось, что самый подходящий возраст для женитьбы – восемнадцать лет, хотя зачастую мужьями становились подростки). Чтобы выполнить миссию, возложенную на него Богом, юноше нужно было одолеть много преград. Прежде всего – ускользнуть от только что введенной воинской повинности. Богачи могли от нее откупиться, он – нет. Значит, ближайшие годы ему предстояло провести в австрийской армии, может, и не на передовой, а где-нибудь при лагере, на полевой кухне? Даже если удалось бы выжить, домой он вернулся бы «онемеченным», светским. Он и думать о таком не хотел.
Можно было покинуть родные края. К концу восемнадцатого века до Польши уже докатилась волна Хаскалы. «Хаскала» в переводе с иврита означает «просвещение». Так называлось идеологическое течение, которое основал Моше (Мозес) Мендельсон. Этот еврейский философ, библеист и писатель, живший в Берлине, призывал своих единоверцев к эмансипации, убеждал их отказаться от средневековых одежд и ортодоксального уклада, что отделяют их от внешнего мира; получить светское образование, которое позволит им лучше реализовать себя в жизни. Именно он сформулировал положение о том, что дома еврей должен быть евреем, а на улице – европейцем. Именно он заронил в души еврейских мальчиков тоску по иной жизни. Один из первых последователей Хаскалы, Соломон-Яков Кальман, родился в Грубешове. Хоть он и был сыном местного раввина, однако совершил проступок, за который в религиозной семье проклинали, – сбежал из дома, изучал медицину в Германии и во Франции, там поменял имя и фамилию. Вернувшись в Польшу уже под именем Жак Кальмансон, он стал личным врачом короля Станислава-Августа.
Стекольщик был человеком спокойным, к авантюрам его не тянуло. Служение Богу для него было куда важнее, чем служение Австрии. Поэтому он выбрал третий вариант – исчез, скрылся с глаз призывной комиссии, что было нетрудно во времена всеобщей сумятицы. А раз он решил жениться, требовались деньги на «плату за покровительство» и на брачный взнос. Требуемые суммы были для него непомерно велики. Спасти положение могла невеста с большим приданым, чьи родители согласились бы финансово поддержать молодых и взять мужа на содержание, при условии что он продолжит свое образование в высшей религиозной школе – ешиве. Но очевидно, он не собирался становиться ученым. Так что ему оставалось терпеливо ждать и самому копить средства на семейное гнездышко. Если предположить, что одно из произведений Корчака основано на семейных историях, стекольщик нашел жену в той же среде бедных местечковых евреев, из которой происходил он сам, и у них родился сын по имени Лейб.
Первый раздел Польши стал потрясением для польской интеллектуальной элиты. Они предпринимали лихорадочные усилия, чтобы превратить отсталую Польшу в европейскую страну, реформировать государственную систему, изменить собственнический менталитет целого общества. На протяжении четырех лет Великий сейм обсуждал преобразование Речи Посполитой. «Еврейским вопросом» занялся сам король. Его советником стал тот самый Жак Кальмансон, сын грубешовского раввина. Конституция, принятая третьего мая 1791 года, считается наиболее зрелым воплощением политической мысли той эпохи. Правда, о евреях в ней не сказано ни слова, но их статус должен был оговариваться в последующих законах. Не хватило времени. Спустя год после принятия Конституции противники реформ, тарговичане[6], по наущению царицы Екатерины обратились к России с просьбой защитить «золотую свободу» шляхты. Российские войска вошли в Польшу. Дебаты в сейме прервались. Началась война. У Польши не было никаких шансов на победу. Россия и Пруссия заключили соглашение о втором разделе страны. Конвенция была подписана в 1793 году в Гродно.
24 марта 1794 года на краковском рынке Тадеуш Костюшко объявил о начале освободительного восстания. Ему не удалось мобилизовать весь народ, но в борьбу включились представители всех сословий: шляхта, мещане, крестьяне. А также евреи. Недавние дебаты в сейме отразились на их судьбе. Они почувствовали себя гражданами страны. Богатый торговец лошадьми Берек Иоселевич призвал единоверцев к борьбе. Созданный им полк легкой кавалерии насчитывал пятьсот человек. Свободолюбивый порыв закончился трагично. Проиграв битву, Костюшко попал в тюрьму; повстанцам не хватило опытных командиров, Суворов атаковал Варшаву со стороны Праги[7] – с земель, лежащих по правую сторону Вислы. Погиб почти весь полк Берека Иоселевича.
Российские войска перебили около двадцати тысяч безоружных жителей Праги, главным образом евреев. Это избиение вошло в историю как «пражская резня». Тогда вместе со своей огромной семьей был убит Ицхак Крамштюк, купец, торговавший древесиной и зерном с Гданьском. В резне выжил лишь один из его сыновей – Шмуэль. Благодаря ему продолжилась династия Крамштюков (впоследствии Крамштиков), о которой еще не раз зайдет речь в нашем повествовании.
В 1795 году произошел третий раздел Польши. Российские, австрийские, прусские войска вошли на аннексированные земли. Год спустя умерла Екатерина II. Еще через год в Петербурге испустил дух свергнутый король Станислав-Август. Власть во Франции захватил генерал Наполеон Бонапарт. Он обещал вернуть Польшу к жизни. При нем сформировалась польская армия – Легионы. Панночки в имениях играли на клавикордах новую песню, прибывшую из Парижа, – мазурку, что начиналась словами: «Jeszcze Polska nie umarła, kiedy my żyjemy»[8].
Время шло. В 1804 году Наполеон был коронован на царство в Париже и отправился покорять мир. В 1805-м в битве под Аустерлицем он одержал победу над австро-российскими войсками, вчетверо превосходившими его армию по численности. Жизнь стекольщика еле различимой ниточкой бежала по кромке великой истории. Пять дней в неделю он странствовал от села к селу, от лачуги к поместью, таща за собою тележку со стеклами, обложенными соломой. В пятницу утром он спешил в обратный путь, чтобы успеть домой к шабату, к праздничному ужину. Никто никогда и не узнал бы о его существовании, не родись у него в 1805 году очередной сын – Герш.