– Ну а ты, Наркисс, чего молчишь? – насмешливо поинтересовался Савва у парнишки, что примерзал к шлагбауму. Тот смущенно скривился и пробормотал:
– Я в Приказе работал, архивном…
Секунду в фургоне было тихо, а затем со всех сторон грохнул смех, да такой заливистый, что полог в передней части откинулся и в ярком пятне возникло пятно Элизбаровой головы с торчащими в стороны кончиками усов.
– Тише, вы! – прикрикнул он. – Разошлись тут… Оленей испугаете. – И вновь наступила полутьма.
– В Приказе… – давясь от хохота, прошептал Пимен, худой словно рыбий скелет ученик, однако с заметно щетинистыми щеками. – Надо же. Небось бумажки с места на место перекладывал.
– Я патентами занимался, – обиженно ответил Наркисс. – Я хорошо изучил историю техники и знаю про все крупные и мелкие изобретения, кто их совершил и где они применяются. Ко мне все заявки на патенты приносили, чтобы я проверил их оригинальность.
Первая стоянка случилась далеко за полдень, когда все пассажиры фургона успели не только перезнакомиться, но и порядком распотрошить содержимое своих котомок.
– Поедайте свои харчи, пока не протухли, – с усмешкой сказал им Элизбар. – Теперь вы на королевском обеспечении.
Растянувшийся на полверсты караван замер между двумя колоссальными сопками, редко поросшими карликовым лесом. Солнце успело раскочегариться и теперь поливало землю с запада, заставляя ребят париться в куртках. Максим скинул свою, оставшись в новом, недавно связанном Дуклидой свитере, и спрыгнул на сухую, крошащуюся землю. Дождей не было слишком давно, и придорожная трава выглядела жухлой. Прохладный ветер сносил облачка и редкий гнус к югу.
– Так, Савва, Шалва и Фока – к полевой кухне! – сказал наставник. – Остальным находиться на месте. – И он зашагал с тремя учениками в сторону столба дыма, поднимавшегося в сотне саженей дальше по тракту, перед самым изгибом дороги. Маркитантки все поголовно покинули свои повозки и сейчас же рассеялись среди привольно расположившихся на обоих склонах солдат. Те хватали девушек за серые юбки, гоготали и отвлекались от приема пищи до тех пор, пока один из капралов не навел порядок.
– Что-то я не голоден, – заметил Наркисс, остановившись рядом с Максимом. – Интересно, что они притащат?
– Каши, чего же еще! – рассмеялся Акакий. – Кто со мной в лес?
– Скажешь тоже – “лес”. Нельзя же уходить.
– И что, обделаться тут же? – фыркнул Акакий и отправился в ближайший распадок между сопками.
– Новобранцам хорошо, – завистливо вздохнул Лавр. Это был полноватый юноша с отвисшими, розовыми щеками, едва не закрывавшими глаза. Он шумно пыхтел и потел, поминутно отирая с лица пот. – У них и питание хорошее, и винтовки им скоро выдадут. И девчонки все к ним бегут… Вот если бы мы на мобиле передвигались!
Гонцы вернулись довольно быстро, сгибаясь под весом кастрюли, из которой валил пар. Фока, как самый сильный, нес связку мисок и ложек, а также мешок с двумя буханками хлеба. Элизбар хмуро вышагивал позади, и Максиму показалось, что наставник пересчитывает учеников. Заметив Акакия, который как раз вынырнул из чахлых зарослей, он прищурился, но промолчал. Наполнив миску, он сел в стороне, тут же принявшись сосредоточенно жевать. Видимо, вмешиваться в дележку еды подопечными Элизбар не собирался – ему это было неинтересно.
Максим пристроился в дырявой, неверной тени березки, хоть как-то спасавшей от теплого Солнца. Бездумно пережевывая перловую кашу, он никак не мог отделаться от перекатывания в голове слов и поступков вчерашнего вечера и тайком разглядывал снимок Еванфии, который спрятал в нагрудном кармане куртки.
В юном возрасте совсем не думаешь о том, что подавляющая часть разных городов, селений и попросту ландшафтов, существующих на земле, удается посетить лишь один раз. Кажется, что ты в силах присутствовать сразу везде, объять своим восприятием целый мир. Отображая в память его моментальный срез, будто заливая янтарем муху, в надежде сохранить “навечно”, не вполне веришь себе и отдаешь ефимки фотографу. А спустя годы, случайно наткнувшись на дагерротип, без всякого чувства и переживания думаешь: “Где же это снято? Кто это рядом со мной? Да я ли это?” На обороте – надпись, как будто сделанная другим человеком, и даже почерк кажется чужим, хотя все его особенности никуда не делись. Снимки бесполезны, когда не сохранилась “янтарная муха”, когда едкое время пожрало ее, оставив только смутный отпечаток хрупкого крыла где-то в неподъемных пластах памяти. Дагерротипы – лишь инструменты археолога собственной памяти, в которого превращается перед смертью человек. И уж во всяком случае они теряют последние остатки смысла, когда вдруг приходит момент сравнить их с реальностью.
Двор еще вяло шумел, но количество очагов света заметно уменьшилось. Даже игроки в бутылочку по большей части разбрелись по домам, за куртками, да так и осели в тепле возле печурок. Белесые струйки дыма, мечась под порывами холодного, августовского ветра, гудевшего в кровле дома и под колпаками газовых рожков, наполняли рваными клочками черно-синее небо и скрадывали редкие звезды.
Еванфия так и не ушла, ежась на скамье и обмениваясь с приятелями равнодушными фразами. Игра, кажется, уже давно затухла, тем более самые симпатичные участники почти все разошлись, остались только высокая девушка с бельмом, по имени Есия, Пров и малознакомый сопливый подросток в чужом плаще чуть ли не до пят.