Я пожала плечами.

— Надеюсь, тебе не будет со мной слишком скучно. В конце концов, ты ученый. Наверняка, ученые общаются только с учеными.

— Проблема, так сказать, обычных людей, — ну вот так меня ещё никто не называл, это прямо новые ощущения, — в том, что обычным людям обычно скучно в обществе ученых.

— Звучит парадоксально, — я всё никак не могла отойти от того, что меня записали в «обычные» люди. Уж очень я привыкла быть фриком даже по меркам нашего научного сообщества, да и потом, теперь-то я и человеком быть перестала.

— Да! Ученые любят занудствовать. Но ты вчера героически спокойно вытерпела мою болтовню про ботанику.

— Не припомню, чтобы ты хотя бы начинал занудствовать. Большое упущение с твоей стороны, я считаю.

— Неужели?

— Определенно.

Межрайонная автострада несла нас навстречу закатному солнцу, по-осеннему красному и тусклому, напоминавшему по цвету спелую сахарную тыкву.

Стены музея были сделаны из стекла, так что с улицы здание выглядело как огромное зеркало, а изнутри стены были прозрачными. Когда мы приехали, на улице было уже темно, и находиться внутри яркого здания, стоящего посреди ночи, было приятно; словно ты оказался внутри фонаря, и здесь, прямо внутри здания, есть некое яркое сердце, которое своим светом защищает от тьмы, которая хоть и скалится снаружи, но, тем не менее, бессильна.

Я остановилась у большого полотна, изображающего каменную статую женщины с голубем в руках, чье лицо с закрытыми глазами озаряла спокойная улыбка, пока за её спиной рушилась целая цивилизация.

— Как поразительно она похожа на…

— Кору Фрасиклея, — кивнул Дэвид.

— Кажется, даже голубя она держит так же.

— Правда, должен признать, на картине её улыбка гораздо более живая.

— Её улыбка… спокойная и решительная. Она даёт понять, что гибель этой цивилизации — вынужденная необходимость. Просто то, что должно случиться. Поэтому она не плачет. Она улыбается. Великолепное полотно.

— Кажется, эта кора распрощалась с тем народом. Отвернулась и отдалилась от него. Теперь её лицо обращается к нам.

Молния, уверенным мазком пронзающая холст, словно вырвалась из картины, и вместо проклятой земли покинутого небом народа, ударила в моё сердце, заставив меня повернуться к Дэвиду. Его глаза встретили мой испуганный взгляд, и на мгновение мне показалось, что откуда-то он знает больше, чем должен.

— Мне тоже нравится эта картина, — улыбнулся Дэвид, — мы словно стоим на вершине Олимпа, рядом с богами, с самой Судьбой, приговорившей этот народ к гибели.

— Но стоит нам отвернуться…