И теперь, глядя на получившуюся помесь греческой усадьбы и русского терема, исполненную в белом камне, Бобров в который раз удовлетворенно усмехнулся.

В столовой уже собрался весь, наличествующий на данный момент, контингент. Приглаживая мокрые волосы, Бобров прошел к своему месту. Его непоседливая подруга уже важно восседала на стуле с высокой спинкой, стараясь выглядеть как можно царственней. Но это у нее как всегда плохо получалось. Поза получалась: и прямая спина, и разворот плеч, и гордая посадка головы. А вот с лицом ничего поделать было невозможно — по лицу гуляла мечтательная улыбка, делающая его детским и беззащитным. Когда она увидела входящего Боброва, улыбка ее приобрела конкретность и адресность, и она совсем перестала походить на холодную красавицу.

— Девочка моя, — тихо сказал ей Бобров, целуя душистый висок. — Ты опять красивей всех.

Завтрак прошел без обычных шуток, тихо и пристойно. Может быть потому, что за столом собрался неполный состав. Присутствовали только Бобров и Серега с подругами, и Прошка. Вован после рейса отсыпался и к завтраку не вышел, Андрей с утра пораньше укатил на рабский рынок, ему, видите ли, не хватало сельскохозяйственных рабочих. Евстафий сегодня инспектировал солдатскую кухню и, следовательно, завтракал с личным составом, а супруга его приболела, и ей завтрак обещали отнести в комнату после утреннего осмотра. Соответственно, Петрович сейчас был у нее.

Присутствующие как раз допивали кто чай, кто кофе, когда в столовую вошел Петрович. На выразительный взгляд Боброва он не менее выразительно махнул рукой.

— Ерунда на постном масле. Межреберная невралгия. Но полежать придется. Правда, недолго. До обеда, хе-хе. Слушай, Саня, мне после завтрака в город надо, посмотреть Никитосовских дочек. Какая повозка свободна?

Бобров думал недолго.

— Да там только одна и свободна. На одной Андрей уехал, у второй ось полетела. Так что, одна и осталась. Сам поедешь?

Петрович замялся.

— Я конечно могу, но лучше все-таки, чтобы кто-нибудь подвез.

— Не проблема, — сказал Бобров. — Прошка, организуй.

Прошка кивнул, соглашаясь.

Бобров встал из-за стола, и Серега поднялся следом. Остальные не торопились. Только Бобровская подружка посмотрела вопросительно, но Бобров сделал успокаивающий жест, и она опять повернулась к соседке. Прошка тоже, торопливо дожевав, поднялся и выскочил за дверь впереди Боброва. А Бобров с Серегой начали уже вошедший в традицию еженедельный утренний обход.

Все, что находилось в доме и сам дом все это входило в компетенцию Златы — той самой Бобровской подруги. Она целый год присматривалась, да примеривалась, да приходила в лета. Все-таки шестнадцать лет для хозяйки большого поместья это не тот возраст, когда тебя будут слушаться беспрекословно тетки и дядьки, которые намного старше и обладают большими знаниями и опытом. А вот семнадцать с половиной, при том, что взрослеют в этом мире рано, а также при том, что муж — хозяин всего этого поместья и еще при том, что она не просто жена своего мужа, но и еще его правая рука и даже (хе-хе) часть головы.

Вобщем Злата дело знала, и Бобров надеялся на нее как на себя. Она могла и построить нерадивых, и похвалить послушных, и даже тонко польстить нужным.

Периметр, в который входили стены, башни и ворота, а также казармы и маленький плац был епархией Евстафия. Он там был царем, богом, отцом-командиром, а также слугой властителю то есть Боброву и иже с ним.

Остальные вспомогательные помещения: домики слуг, подвалы, склады, колодец и даже подземный ход были подведомственны управляющему поместьем, роль которого в данный момент исполнял Андрей. Он, впрочем, исполнял эту роль еще при старом владельце и перешел к Боброву так сказать, по наследству. Неизвестно как он исполнял свои обязанности раньше, но у Боброва он работал на совесть. Еще бы, Андрей чуть больше чем за год работы стал богатым и уважаемым человеком и с ним считались в городе не меньше чем с каким-нибудь хозяином хоры (ну не считая Боброва конечно).

Был, правда в составе усадьбы еще один дом, на который Андреева юрисдикция не распространялась. Дом стоял впритык к центральному и составлял в архитектурном плане с ним единое целое, но был полностью изолирован и имел отдельный вход. Этот дом громко назывался медблоком, или, чтобы было понятно для местных товарищей, домом Асклепия. Роль Асклепия и заодно его главного жреца играл Петрович. Он же был и хозяином строения. Внутри дом был разделен на несколько помещений: кабинет, операционная, изолятор и палата интенсивной терапии она же реанимационная в зависимости от текущей необходимости. Посторонним вход туда был категорически запрещен. Даже Боброву. Хотя уж он-то тут посторонним ну никак не был.

Не сказать, что дом использовался по назначению часто, но первое время, несколько месяцев назад, больные шли прямо потоком. Петрович как появился в поместье, затеял диспансеризацию обитателей и ужаснулся, найдя почти у каждого целый букет болезней. Юрка, получив список препаратов и аппаратуры, специально явился уточнить, не съехал ли Петрович после потребления молодого херсонесского с катушек. И только убедившись, что нет, принял список к исполнению. С той поры горячка уже миновала, персонал и население поместья благополучно вылечились, и теперь помещения операционной и палат, как правило, пустовали. Но Петрович не сидел без дела. Сегодня вот затеял осмотр Никитосовских дочек. И никто не сомневался, что и самому Никитосу достанется, и жене его и прочим домочадцам.

Петровича побаивались и уважали как жреца доброго, но все-таки бога. И при этом город был совершенно не в курсе, что в его окрестностях появился храм такого почитаемого бога. Поместье предпочитало свято блюсти свои тайны.