— Я и не сомневаюсь. Хотя твой гордый пафос мне не понятен. Если Родине нужно, то можно и написать отчёт. Так работает система, а система заботится о нашей с тобой безопасности.

— Даша права: ты до мозга костей коммунист.

Мы одевались.

— Неужели стало стыдно быть коммунистом в Советском Союзе? Кстати, надо поинтересоваться, как вступить в КПСС. Я бы хотел. Мне вот другое интересно: откуда в советской молодёжи столько антисоветского цинизма? Вот в тебе откуда он?

— Нет во мне никакого цинизма, — по интонации стало понятно, что Наташа закрывает не особо приятную ей тему. — Я комсомолка. Просто нельзя воспринимать всё, что происходит вокруг без критической оценки. А то ослепнуть можно.

Я натянул носки и сел на краешек дивана. Осмотрелся. Нет, совсем не такая квартира, как там. Гораздо просторнее и комнат вон сколько.

— Ну ладно, — обняла меня, присаживаясь рядом, Наталья. — Чего-то мы не о том заговорили. Есть будешь?

— Буду! — ответил я с воодушевлением, потому что после столь бурного секса есть хотелось жутко.

Она накрыла в зале. Задёрнула плотные шторы, зажгла три свечи, раскинутые по витиеватому подсвечнику, включила музыку. Что-то вроде звуков природы с музыкальным фоном. Ничё так, моменту соответствует. Сама вышла в длинном непонятного цвета платье — такая элегантная, стильная. Мне тяжелее будет с ней, чем с той Натальей, подумал я почему-то. Эта вон какая благородная!

Впрочем, тут же отогнал упаднические мысли. Она моя — и точка!

Наташа кивнула на стоящую посреди многочисленных блюд бутылку: разливай. Краем глаза, неловко расплёскивая вино по бокалам, я обратил внимание на наклейку. Что-то грузинское. Ну ладно, давненько не пил грузинского. В России его вообще в продаже нет, здесь тоже пока не приходилось пробовать. Да и вообще я при слове «Грузия» до сих пор напрягаюсь: хочешь — не хочешь, а после трёх российско-грузинских войн, в одной из которых сам участвовал, ко всему грузинскому начинаешь относиться с подозрением. Надо избавляться от этого комплекса.

Вино советской Грузии оказалось добрым и пьянящим. Я смотрел на Наталью влюблёнными глазами, она отвечала мне таким же взглядом, я чувствовал покой и умиротворение. Мы многозначительно молчали. Коммунизм — это советская власть с электрификацией плюс любимая женщина под боком.

— Наташ, тебя «Кислой» никогда не называли? — спросил я.

— «Кислой»? — удивилась она. — Не помню. Если только в раннем детстве. Ты хочешь называть меня «Кислой»?

— Нет, нет, что ты! — положил я руку на её ладонь. — Я не хотел тебя обидеть. Просто… Мысли разные в голове появляются. Наружу зачем-то вырываются… Как-то упорядочить всё хочется, осмыслить, сравнить. Извини, пожалуйста.

Она понимающе покивала головой. А потом, будто решившись на что-то неожиданное, произнесла торопливо:

— Друзья… самые близкие друзья… обычно зовут меня Стрекозой. Если хочешь, ты тоже можешь называть меня так. Ведь мы теперь близкие люди.