Махнуть рукой на мемуары далекого Санькикого предка, перевод которых, сделанный все тем же Стародумцевым, не раз и не два прочитал Валентин, мешала приписка младшего из сыновей Габриэля, Жоффруа. Юноше довелось стать свидетелем ужасной сцены — прямо на его глазах на костре посреди лесной поляны крестьяне сожгли отца, их, в свою очередь, окружили, а затем растерзали вышедшие из чащи волки. Утром, когда страшные хищники окончили кровавый пир, Жоффруа и его спутник, воспитатель (по-русски говоря, дядька при молодом господине), ветеран Андрэ Левша подошли к остывшему костру, где не обнаружили ничего, напоминавшего, хотя бы отдаленно, останки живого существа. Барон исчез.
Случилось все это в тысяча двести шестьдесят девятом году в Нормандии, близ Шато де Шатуана, замка барона Габриэля, построенного его предком, соратником Ричарда Английского Львиное Сердце, Генрихом Совой в конце двенадцатого века.
Конечно, четырнадцатилетнему парнишке, каким был Жоффруа в год смерти отца, могло с перепугу почудиться все что угодно. Однако, вне всякого сомнения, в пользу младшего сына барона Габриэля говорили два обстоятельства. Во-первых, в средневековой Европе тринадцатого века дворянский сын его возраста считался почти уже взрослым мужчиной, которому через год предстояло посвящение в рыцари. К тому же рядом с юношей находился опытный воин, немало перевидавший на своем веку.
Общение с одиноким профессором несказанно обогатило эрудицию Богданова; но то, что узнавал он от Стародумцева, не всегда могло удовлетворить проснувшуюся в майоре жажду к знаниям. Валентин стал читать много литературы определенного характера, он хватался за любую книгу (как художественную, так и научную, а чаще псевдонаучную), если название ее сулило возможность получения новой информации.
Немалое неудобство доставляло майору незнание языков, он-то всегда полагал, что, по крайней мере, английским владеет в достаточной мере. Эта уверенность немедленно рассеялась, как только Валентин попробовал прочитать первую же книгу «История крестовых походов» сэра Стивена Рансимана, с которым Стародумцев был знаком лично.
В огромной библиотеке Милентия Григорьевича попадались книги, написанные на множестве языков, не редки были и очень старые, если не сказать древние. Сам профессор свободно читал на латыни, древнегреческом, английском, французском, немецком, датском, норвежском, шведском… Богданову иногда казалось, что проще перечислить те языки, которых старик не знал.
Время шло. Олеандров уехал в Москву, а Богданов, похожее, даже смирился с этим, забыв о мести. Возможно, майор не хотел вредить родственнику Милентия Григорьевича, или же дружба со стариком научила
(Валентина смотреть на некоторые вещи под иным углом. Не то чтобы он сделался верующим и положился на Иисусово «и аз воздам», нет, просто… просто Валентину было не до того, хотя совсем из поля зрения дорогого его сердцу и уму Олеандрова он не выпускал — авось да понадобится…
Меч, которым Климов точно бритвой срезал голову Адылу Мехметову, превратился в вещдок, а пергаменты (так уж получилось) остались у Стародумцева, которому хватило сообразительности, узнав об исчезновении Климова, сделать вид, что он понятия не имеет, куда девались записки Габриэля де Шатуана. Владелец забрал, да и все.
Первым из заинтересовавшихся судьбой пергаментов оказался (тут и сомневаться нечего) не кто иной, как внучатый племянник Милентия Григорьевича, то есть господин политик новой формации. Получив от ворот поворот, племянничек поворчал и удалился.
Милентий же Григорьевич занялся переводом Шатуановых пергаментов всерьез, и к тому моменту, когда Валентин сделался частым гостем профессора (проще сказать, стал проводить у него все свободное время), содержание манускрипта доросло до размеров приличной книжки. Теперь перевод мало походил на краткое изложение подвигов предков Климова, которое профессор впервые представил вниманию Александра прошлым летом.
Интересно здесь то, что собственно повествование (то есть русский вариант текста, вышедшего из-под пера средневекового автора) занимало приблизительно треть рукописи профессора, остальное составляли комментарии, ради которых старик, экономя на всем, отсылал письма друзьям-ученым в разные страны, как самый настоящий сыщик, «выслеживая» потомков кровожадного Эйрика.
Профессор, как ребенок яркой игрушке, радовался каждому приходившему из-за границы ответу. Стародумцев вычерчивая на больших ватманских листах генеалогические древа, одни из «побегов» которых оказывались лишенными «цветков», при этом нарисованные на таких «ветвях» рамочки для имен и фамилий родственников Габриэля де Шатуана, а стало быть, и Александра Климова пустовали.
Однажды, придя домой к профессору, Богданов нашел его чрезвычайно взволнованным; одежда взлохмаченного старика была испачкана пылью, покрыта известковым начетом, в редких седых волосах застряли куски штукатурки. Вид Стародумцева оказался настолько комичным, что Валентину стоило труда сдержать улыбку.
Смешного между тем было мало. Сосед сверху заслуженный артист РСФСР, актер местного драматического театра Голованов заснул в горячей ванне и… не проснулся. Вернувшаяся с рынка жена нашла мужа мертвым и сама едва не скончалась. Тем временем вода, в изобилии пролившаяся на пол, стекая вниз, размочила стену, к которой крепился книжный стеллаж в коридоре квартиры профессора. Когда последний проходил мимо, стеллаж обрушился на него.
Майор появился как нельзя вовремя. Быстро восстановив стеллаж, он выяснил, что самая большая протечка произошла в кладовке, снизу доверху набитой папками с рукописями, некоторые из которых, как узнал Валентин из скорбных причитаний старика, были уникальными. Среди наиболее пострадавших манускриптов оказался ряд неопубликованных работ учителя Милентия Григорьевича, профессора Петербургского университета Вениамина Викентьевича Иванова-Никольского.
Увидев на одной из папок уже ставшее за последнее время родным слово «Валгалла», Богданов невольно заинтересовался ее содержимым. Стародумцев тоже обратил внимание на рукопись и засуетился: «Как же это я, а? Как же забыл? Ведь как она мне нужна, ведь как нужна была. Теперь дело у нас споро пойдет».
Профессор говорил «у нас», так как очень ценил вклад «ассистента» в ставшее общим дело. Валентин и вправду принес немалую пользу… «ногами», относя, а вернее, отвозя (тогда в распоряжении у него еще была казенная «волга») на Главпочтамт письма или, в некоторых случаях, пользуясь для удобства и быстроты модемной связью. Иногда, когда требовалось что-нибудь быстро набрать на компьютере, майор подключал «девочек», расплачиваясь с ними подарками и сладостями.
Рукопись, пострадавшую после потопа, также решили перепечатать. Некоторые страницы Богданов «наткживал» двумя пальцами на профессорском «ундервуде» под диктовку Милентия Григорьевича. А потом…
Три вечера человек, который полгода назад изрядно поспособствовал возвращению родному, прожорливому, ненасытному государству полумиллиона американских долларов, левачил на казенной «волге», развозя подгулявший народ по грязным от мокрого снега улицам, добывая средства для продолжения научной деятельности профессора Стародумцева. Если бы Валентину кто-нибудь еще полгода назад предсказал такой поворот судьбы, майор поднял бы пророка на смех.