Барон недолюбливал его. Если бы не брат Сопляка, бедный рыцарь, служивший Монтвиллю и смертельно раненный в стычке с греками, не видать бы парню почетной, но и опасной должности.

— Превосходно, полагаю, что ты взял мою старую кольчатую бронь?

— Нет, господин, — проговорил юноша, — я взял и ее, и новую. Всегда, когда мы отправляемся куда-нибудь, я беру обе: вдруг твоей светлости попадется на пути коварный неприятель? Негоже благородному барону будет атаковать его в старых доспехах, которые теперь надевают лишь бедные рыцари да пехотинцы.

Явно озадаченный, де ла Тур повернулся в сторону говорившего.

— Тогда могу ли я узнать, — проговорил он нарочито вежливо, — зачем ты возишь с собой старую? Для чего утомлять мула, заставляя его таскать лишнюю поклажу?

Оруженосец опешил было от неожиданности, но, к счастью для себя, быстро нашелся:

— Я беру ее на случай, если твоей светлости попадется какой-нибудь завалященький неприятель, который не заслуживает того, чтобы мой господин убил его в новых доспехах.

Барон расхохотался так громко и заразительно, что его смех подхватила не только свита, но и громко заржавший Грекобойца.

— Сопляк метит на твое место, братец Гвиберт, — проговорил Рикхард, отсмеявшись. — Я подумаю об этом, — пообещал он и проговорил уже совершенно серьезно: — После дела. Кем бы ни были эти люди, они проехали через мои владения, не испросив разрешения, значит, это враги, возможно, они везут золото ромеям, чтобы те могли нанять войско против нашего герцога, возможно даже, что это золото похищено из сокровищницы папы… Стало быть, это еретики, а наш священный долг, как слуг римского апостольского престола, неустанно искоренять ересь, где бы мы ни встречали ее… — Владелец башни в Белом Утесе, прервавшись лишь на краткий миг, чтобы набрать дыхания, продолжал: — Папа велел убивать врагов Господа нашего правой рукой, если же она устанет, переложить меч в левую. — Де ла Тур бросил взгляд на свою маленькую свиту, прикинул, у кого кони получше и меньше утомлены переходом. — Гвиберт, докажи мне, что ты, несмотря на уродство, не разучился держать копье. Бери этих шестерых, нет, забирай и седьмого.

Барон сопровождал приказы выразительными жестами, так что не понять, кому и что следует делать, было просто невозможно.

— Нас всего-то дюжина, — проговорил один из сокольничих. — А их полсотни.

— Нас тринадцать, — просиял Рикхард, — чертова дюжина, стало быть, число, угодное для осуществления божеского дела. — Впрочем, трусы мне не нужны, отдайте ему этих голубков, — де ла Тур презрительно махнул на соколов. — Хотя нет, стойте, пусть покажут себя в битве, если не хотели сделать этого на охоте.

Так, трус погонит в замок коней, а я возьму с собой пастуха. Эй, ты!.. Да, ты, понимаешь по-норманнски?.. — закричал барон. Парень закивал. — Ты умеешь держать меч?.. Умеешь?.. Врет, наверное… Хорошо, Два Языка, возьмешь его, дашь меч, надеюсь, кто-нибудь проткнет этого недоумка в сече. С удовольствием посмотрю на его труп. Пастуха себе я уже нашел, — бросил он нарочито громко, чтобы слышал струсивший сокольничий.

— Господин, я… не надо, господин… — залепетал было тот, но барон не слушал его.

— Сопляк, давай сюда кольчугу! — Оруженосец давно уже ждал команды, которую, едва она прозвучала, немедленно кинулся исполнять.

Все занимались своим делом, наскоро приготовляясь к схватке, а сокольничий, осмелившийся приблизиться к Рикхарду, опять забормотал:

— Господин, госп… О-о-о!

Мощный удар кулака вышиб его из седла.

— Отдашь шлем и оружие пастуху. Когда вернусь, возможно, велю поджарить тебе пятки, не скучай.

Затем, обращаясь уже к Гвиберту, проговорил: