Развить дальше эту тему ему не дали. Черчилль принялся рассуждать о важной роли Польши во Второй мировой войне.

– Это большой вопрос. Мы объявили войну Германии из-за того, что она напала на Польшу. В свое время меня удивило, что Чемберлен не стал вести борьбу за чехов в Мюнхене, но внезапно в апреле 1939 года дал гарантию Польше. Но одновременно я был также и обрадован этим обстоятельством. Ради Польши и во исполнение нашего обещания мы, хотя и не были подготовлены, за исключением наших военно-морских сил, объявили войну Германии и сыграли большую роль в том, чтобы побудить Францию вступить в войну. Франция потерпела крах, но мы, благодаря нашему островному положению, оказались активными бойцами. Мы придаем большое значение причине, по которой вступили в войну. Я понимаю историческую разницу между нашей и русской точками зрения в отношении Польши. Но у нас Польше уделяется большое внимание, так как нападение на Польшу заставило нас предпринять нынешние усилия.

– Я должен сказать, – ответил Сталин, – что Россия не меньше, а больше других держав была заинтересована в хороших отношениях с Польшей, так как Польша является соседом России. Но мы отделяем Польшу от эмигрантского польского правительства в Лондоне. Мы порвали отношения с этим правительством не из-за каких-либо наших капризов, а потому, что польское правительство присоединилось к Гитлеру в его клевете на Советский Союз. Все это было опубликовано в печати.

Пока переводились последние фразы этого выступления, Сталин раскрыл лежавшую перед ним темно-бордовую сафьяновую папку и извлек оттуда листовку. Это был кусок довольно плотной желтой бумаги, изрядно потертый, побывавший, видно, уже во многих руках. На листовке была изображена голова с двумя лицами, наподобие древнеримского бога Януса. С одной стороны был нарисован профиль Гитлера, с другой – Сталина.

Держа высоко над столом листовку, чтобы все могли ее хорошо разглядеть, Сталин сказал:

– Вот что распространяют в Польше агенты эмигрантского правительства. Хотите посмотреть поближе? – С этими словами Сталин передал листовку Черчиллю. Тот взял ее брезгливым жестом, двумя пальцами, как кусок использованного пипифакса, поморщился и, ничего не сказав, передал Рузвельту, который пожал плечами, покачал головой и вернул листовку Сталину. Выждав немного, Сталин продолжал: – Где у нас гарантия, что польское эмигрантское правительство не будет и дальше заниматься этим гнусным делом? Мы хотели бы иметь гарантию, что агенты польского правительства не будут убивать партизан, что эмигрантское польское правительство будет действительно призывать к борьбе против немцев, а не заниматься какими-то махинациями. Мы будем поддерживать хорошие отношения с правительством, которое призывает к активной борьбе против немцев. Однако я не уверен, что нынешнее эмигрантское правительство в Лондоне является таким, каким оно должно быть. Если оно солидаризируется с партизанами и если мы будем иметь гарантию, что его агенты не будут иметь связей с немцами в Польше, тогда мы будем готовы начать с ними переговоры.

– Мы полагаем, – сказал Черчилль, – что Польшу следует удовлетворить, несомненно, за счет Германии. Мы были бы готовы сказать полякам, что это хороший план и что лучшего плана они не могут ожидать. После этого мы могли бы поставить вопрос о восстановлении отношений. Но я хотел бы подчеркнуть, что мы хотим существования сильной, независимой Польши, дружественной по отношению к России.

– А почему, собственно, Польшу следует удовлетворять, да еще за счет государств, у которых она в момент своего образования захватила приличные куски территории? И хотела еще. Про великую Польшу от моря до моря неужели не слышали? Если мы недавно говорили о том, что превращение Франции в великую державу – это дело самих французов, то зачем делать Польше такие странные подарки? Скажу больше. А если бы Польша не захватила немецкие земли в результате бардака, царившего после Первой мировой войны, как бы сложилась обстановка в конце тридцатых? Если бы Польша пропустила наши войска в Чехословакию? Можно и другие вопросы задать. Но и этих хватит.

В зале повисла напряженная тишина, которую через некоторое время нарушил Рузвельт:

– Господин Сталин, должны ли мы понимать ваши слова как ответственность Польши за развязывание Второй мировой войны?

Сталин усмехнулся.

– Вопрос этот слишком серьезный и требующий тщательного изучения, а война еще далеко не кончилась. Я лишь хотел сказать, что компенсировать что-либо Польше мы считаем совершенно излишним. В числе стран-победительниц ее точно не будет. Да и само существование этого государства вызывает большое сомнение. Государство – это сила поддержания порядка, это управление, это публичная власть, это организация. Это много чего еще, и скажите мне, где это все в Польше? Польша – это исторически сложившийся бардак. Кто будет поддерживать там порядок, наши войска? Зачем нужно государство, которое не может существовать само по себе? Вы полагаете, что если эти господа из Лондона явятся в освобожденную нами Варшаву, то примутся за созидание? Нам они примутся гадить за то, что мы их освободили, да еще считать нас виноватыми за все, что они профукали за последнюю тысячу лет. И претензии к нам предъявлять. И думать, что они паны, а мы их холопы и это единственно правильное положение. Нет, вопрос о Польше может рассматриваться только в одном ключе. Необходимо найти силы, которые способны поддерживать порядок на этой территории и которые пользуются поддержкой большинства населения. После этого можно будет рассматривать и все остальные вопросы.

После этих слов вновь наступила тишина. Стало понятно, что переговоры внезапно зашли в тупик, из которого пока не видно выхода. Чтобы как-то разрядить атмосферу, Рузвельт примирительным тоном сказал:

– Мы очень голодны сейчас. Поэтому я предложил бы прервать наше заседание, чтобы присутствовать на обеде, которым нас сегодня угощает маршал Сталин.

С советской стороны на обеде должны были присутствовать Сталин и Молотов, кроме переводчика, конечно. Но в последний момент Сталин дал распоряжение подготовить еще один прибор и позвать Северова. Как оказалось, решение было удачным. Олег в свое время читал мемуары переводчика Сталина и помнил, что молодой человек допустил во время этого обеда оплошность.

Обстановка за столом несколько разрядилась, с тем политических перешли на гастрономические, глава Советского государства был знатоком кавказской кухни и с удовольствием просвещал Рузвельта и Черчилля. Переводчик, двадцатисемилетний Валентин Бережков, переводил и одновременно вел записи. Он не успел пообедать, но на таких мероприятиях переводчики и не едят, хотя официанты приносят все блюда по протоколу. Наконец беседа немного угасла, и он, пользуясь моментом, положил в рот кусок бифштекса. Именно в этот момент Черчилль обратился к Сталину. Бережков с набитым ртом сказать ничего, естественно, не мог. Олег стал переводить, но записи, естественно, не делал. Сталин глянул на него, но ничего не сказал, лишь покачал головой. Валентин, красный как рак, быстро прожевал бифштекс и сделал Олегу знак, что готов продолжить. Англичанин-переводчик, майор Бриз, не скрывал улыбки.

На прошлом завтраке Рузвельт похвалил лососину, поэтому Сталин сказал:

– Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку, и хочу вам ее теперь презентовать, господин президент.

– Это чудесно, – воскликнул Рузвельт, – очень тронут вашим вниманием! Мне даже неловко, что, похвалив лососину, я невольно причинил вам беспокойство.

– Никакого беспокойства, – возразил Сталин. – Напротив, мне было приятно сделать это для вас.