Аслан ударил Слона головой в лицо. Тот ногой в пах вздумал въехать. Аслан увернулся. Бугор упал. Аслан рухнул на него, крутнул его голову на спину. У Слона внутри все заскрипело.

— Э, ты, фрайер, полегче на поворотах! — послышалось с нар злое.

Чей-то удар в бок сапогом сбил Аслана на пол.

— Не тронь пацана. Он честно трамбовался, — вступился кто-то из воров. И началась в бараке драка, какой никто раньше не видел.

Кто кого, чем и за что колотили, понять было невозможно. Крик, брань, стон, пыхтенье, треск ломающихся нар, звуки ударов, — все смешалось.

Нары, пол — в крови. Никого не узнать, сплошные кровавые ссадины, фингалы, одежда — в клочья; лица у зэков свирепые, озверелые. Глаза горят огнем злобы. Кому бы еще врезать? Кто еще на катушках держится?

Влетевшая в барак охрана долго не могла образумить, навести порядок. Узнать, в чем дело, так и не удалось. Никто из воров не выдал причину и зачинщика драки. Аслан тем более не стал ни о чем рассказывать.

Опомнившись к полуночи, умылся. Оглядел тихо стонущих спящих воров. Переоделся. И решил для себя перейти утром в барак к работягам. Но… И не слышал, как сзади к нему подошел старый вор:

— Поди, линять решил? А зря. Теперь не стоит. От дня нынешнего никто на тебя хвост не поднимет. Дыши спокойно. Будь ты фартовым, бугром тебя выбрали б. Ведь ты Слона сломал. Но ты фрайер, а потому — чужой в нашей кодле. Одно тебе вышло облегчение — подогрев с тобой делить станем…

Хоть и с неохотой, но послушался.

С того дня появлялись у Аслана под подушкой то пачка папирос, то кусок колбасы иль буханка хлеба. За это, так ему объяснили, он никому не будет должен. Положняк, мол, это.

С тех пор и бабкины посылки отдавал Аслан на общий стол, забирая себе лишь вещи.

Все зэки с каким-то паническим ужасом ждали наступления зимы. Даже воры боялись ее. И чувствуя приближение холодов, все чаще дергали шестерок, сявок, заставляя промышлять теплое барахло у работяг

Был в зоне один барак, где тянули срок идейные. Этих не признавал здесь никто. Ни начальство, ни зэки. У них были самые большие сроки, самый трудный участок трассы, самый плохой барак. Вот их-то больше всех грабили воры. Аслан узнал о том. Но не вступался. Ни с кем из идейных он не был знаком. Слышал о них разное. А в зоне всяк выживал, как мог.

Все держались особняком, не залезая в душу соседа и к себе не впуская, пока не менял этих устоев особый случай.

— Зима в этом году злая будет и ранняя. Вон как рябина запунцовелась рано. Ни одного розового листа. Знать, морозы будут невпродых, — обронил как-то бригадир, оглядев ближнюю сопку и, скребанув в пояснице, добавил: — Ноет спина. Не сегодня так завтра белые мухи полетят. У меня на них чутье верное.

В этот день бригада Килы закончила свою пятикилометровку и завтра отправлялась прокладывать трассу в распадке, под бок к идейным. Кила заранее чертыхался. Знал, будет хреновое место, опоздания с обедом. Глянуть бы заранее. Да что толку? С начальником не поспоришь. Пошлет подальше. Это в лучшем случае. А будешь много спорить, норму увеличит — докажи, что не прав, тогда свои с дерьмом сожрут.

Аслан понимал, отчего злится бригадир, сам его больше месяца заменял. Понимал, как много зависит от участка, соседства. И посочувствовав Киле молча, сказал коротко:

— Все равно ничего не изменишь. Да и какая разница, где чертоломить?

— Это ты уже завтра поймешь, — мрачно пообещал Кила.