Ребекка положила ручку в футляр и захлопнула крышку. Ещё раз пробежалась по письму. Бумага дрожала и просвечивала; она была такой хрупкой и тонкой, как и её жизнь сейчас. Стоило написать пару строчек и Фабьену, но на это уже не хватало времени. Они скоро поднимутся к ней, и тогда не будет другого шанса – придётся дожидаться завтрашнего дня, а ещё одной ночи, полной кошмаров и стенаний, она не вынесет. Ребекка услышала шаги, медленно ступающие по лестнице. Так грузно ступал только Фабьен. Ничего, пока он минует двадцать ступеней, пройдёт целая вечность. Ребекка подошла к прикроватной тумбе и выдвинула ящик. На неё смотрел чёрный револьвер. Раньше Фабьен стрелял из него по птицам – там, где они жили, было много птиц. Она не знала, кто положил его сюда, но это уже не имело значения. Барабан был полностью снаряжён.
Месье Лоран поднимался по высокой лестнице, останавливаясь каждые четыре ступени. Одышка подходила к горлу, душила его, не давала сделать и лишний шаг. Когда-то он мог целыми днями гулять по лесу, палить по воронам и почти не уставать. Теперь же не было ни леса, ни птиц, одна проклятая лестница…
Набрав в грудь воздуха на ближайший пролёт, Фабьен поплёлся наверх. Ребекка не спустилась в бар, и он уже знал почему, он всегда это знал и никогда не был готов. Пора бы уже привыкнуть, но разве к такому можно привыкнуть? Перила шатались под тяжестью его грузного тела, ступени скрипели при каждом шаге; Фабьен остановился отдышаться, захрипел глоткой, откашлялся, но ровнее не задышал. Схватившись за шаткие перила, он тянул своё дряхлое тело, тянул и поднимал его на второй этаж. Он почти дошёл. Вон уже дверь Ребекки в самом конце коридора, вот и ступеней почти не осталось, только последняя на самом верху… Знакомая дрожь остановила Фабьена, пробежала по телу, от темени до пальцев ног, свела мышцы, оцепила его всего. Он опустил голову на перила, отдышался; в глазах потемнело, голова закружилась, так бывает, скоро пройдёт…
Фабьен открыл глаза и чуть не споткнулся – у самой лестницы играл ребёнок. Он чувствовал, он знал, что встретит его опять.
– Ты же сейчас упадёшь, – сказал Фабьен, любуясь мальчишкой. – Лестница крутая, видишь, какая высокая, нельзя здесь играть.
Мальчик встал и, с хитрым прищуром посмотрев на Фабьена, пошёл вниз.
Месье Лоран провожал его взглядом.
– Пойдём со мной, – обернулся вдруг мальчик.
– Я не могу, – Фабьен не сводил с него глаз, – мне нужно…
За дверью Ребекки прогремел выстрел. Прихрамывая и задыхаясь, Фабьен побежал к её комнате. Схватился за ручку, оглянулся на лестницу – мальчишка уже ушёл. Будто его и не было вовсе.
Официантка в длинном платье с рюшами, волной спускавшимися книзу, протирала пыль с барной стойки. Посетителей не убавлялось – казалось, этот бар мог растягиваться вширь. Из официантов только она и Фабьен, дочь её ещё не спустилась, но Фабьен – она окинула взглядом толпу – как под землю провалился.
– Всё приходится делать самой, – ворчала она.
– Простите, – сказал еле слышный голос.
Женщина обернулась.
– Простите, что отвлекаю вас, – повторил доктор, – понимаете, тут такое дело, полнейший абсурд, но всё же, но всё же это произошло, а мне никто не верит. – Он бегал суетливыми глазками под толстыми линзами больших очков. – Они думают, я псих, директор отеля и горничная, они думают, я не в себе…
Ирен кивала. Она тоже так думала – и даже не пыталась это скрывать. Этот доктор уже третий день искал свои записи, третий день обыскивал номер, переворачивал всё; он хотел обыскать и другие, но Люсинда не дала ему ключи.
– Я им сказал, что приехал сюда поработать, понимаете, это тихое место, – он осмотрелся вокруг, – нет, не именно это, а в целом весь остров. Я приехал в свой отпуск, я хотел дописать… Но бумаги пропали – и, самое страшное, я не помню, что именно писал, ничего не могу вспомнить…
Доктор прищурился, снял очки, достал платок, протёр линзы, положил платок, надел очки.
– Простите, мы нигде раньше не встречались? – спросил он, глядя на Ирен.